Снег

Я молча продолжаю идти. Будто своим игнорированием хочу отделаться от привязавшегося уличного торговца, пытающегося впарить мне какую-то хрень.

И кажется, Алиса успокаивается. Она замолкает.

Я подхожу к подъезду своего дома уже без ее назойливого и пугающего бормотания.

Поднимаюсь.

Открываю дверь квартиры и вхожу.

Я чувствую шевеление под кожей.

Иду в сторону кухни. Быстро иду.

Нет. Это не я иду.

Это она идет.

Я не могу остановиться. Она захватила тело.

– Стой! – ору я и цепляюсь за дверь кухни.

Но пальцы не выдерживают, и Алиса проходит.

Она хватает со стола нож.

Блеск его острия вызывает во мне дикую панику.

Алиса размахивается, поднимая руку.

Я резко раскрываю ладонь. И нож выпадает из нее. Но обезоруженная рука всё же приходится мне в живот.

Я бью ногой по валяющемуся на полу ножу, отбрасывая его подальше.

Алиса прыгает к окну и открывает его. Она влезает на подоконник.

Меня обдает уличным холодом.

И этот внешний мир, с его снующими внизу прохожими, с его гудящими машинами, с его сотнями закрытых окон, сейчас такой равнодушный ко мне. Он не изменится, когда я превращусь в уродливый окровавленный труп на асфальте. Всё будет светить, звучать и двигаться по своим обычным орбитам. Таковы правила.

Силы покидают меня, Алиса выдавливает меня из тела, заталкивая в глубину головы.

– Мертвые круче живых, мертвые бессмертны, – говорит она. – После смерти начинается бессмертие. Только так.

– А я верю, что бессмертна сейчас, и буду бессмертна, пока не умру, когда-нибудь потом. – Я испуганно защищаюсь своей новой философией в ответ на ее проповедь. Потому что больше не знаю, как ей противостоять.

– Нужно лишь пересечь последнюю черту – и больше не будет никаких границ. – Она меня не слушает.

– Нет. Стой, – у меня не получается даже громко кричать.

Я держусь за створку окна. Держусь из последних сил. Держусь, уже понимая, что не удержусь.

Чувствую себя обреченной.

– Лучше умереть свободной, – говорит Алиса, – чем жить чокнутой в бессмысленном мире.

И отцепляет мои пальцы.

Я соскальзываю с подоконника.

Падаю.

Цепляюсь за какой-то провод.

Он рвется.

Падаю.

Бьюсь об торчащий из стены кондиционер.

Падаю.

Удар.

Больничная палата.

Забинтованы мои ноги и рука.

Боль везде.

Я не могу нормально пошевелить головой.

Окна зашторены. Но понятно, что сейчас ночь.

Неясно лишь, идет ли снег.

Из окошка во входной двери рассеянно проникает неяркий свет коридорных ламп.

По соседству лежат какие-то старушки. Это уже другая палата.

Я пытаюсь искать в себе постороннюю личность.

Ничего не ощущаю. Хотя для меня это не доказательство, что я – это только я.

– Эй, второклассница, мать твою, ты тут? – шепчу я, стараясь не разбудить здешних бабулек.

Ответа Алисы не следует.

– Или сдохла? – провоцирую я.

Никакой реакции.

– Надеюсь, что сдохла, – не успокаиваюсь.

Тишина.

И эта тишина прекрасна. Словно картина, которую нельзя нарисовать, потому что тебя покинула муза. И хрен с ней.

Открывается дверь. Кто-то входит.

– Узнала, что ты здесь, – шепот.

Это моя бывшая соседка из старой палаты, любезно одолжившая мне одежду.

– Тебя и утром-то не стоило развязывать, – ухмыляется она и садится на мою кровать.

Я рада ее видеть.

– Говорят, ты упала на машину, – тихонько бормочет она. – Прихожу сюда уже второй раз, жду, когда проснешься. Не спится, хочется с кем-нибудь поговорить.

– Ты нормальная, с тобой даже поговорить не о чем, – пытаюсь улыбнуться я.

– Кто нормальный? Я, что ли, нормальная? – возмущается девушка. – Да ты чего. У меня знаешь, как бывает. Кто-нибудь спросит: «как дела?», я отвечаю: «хорошо». А в голове у меня типа такой голос: «но на самом деле дела у нее были охренеть как нехорошо».

Она нравится мне всё больше. Может, у нас действительно много общего?

– Ты говорила мне, как правильно резать запястье, – шепчу я. – Откуда ты это знаешь? Ты, наверное… тоже?..

– Не-а, – непринужденно отмахивается она. – Я об этом в «Космополитене» прочла.

Я шевелю незабинтованной рукой. Тянусь и тыкаю пальцем девушке в бок.

У нее вопросительный взгляд.

– Нужно было проверить, реальная ты или нет, – говорю я.

– Если честно, я и сама, бывает, сомневаюсь, – хихикает она.

– Снег идет? – спрашиваю.

– Закончился. Больше снега не будет. Весна началась, подруга. Весна.

– Это надо отметить, – я снова пробую улыбнуться.

– Я за этим и пришла, – шепчет. Оглядывается. И показывает мне серебристую фляжку. – У меня сегодня день рождения. Надо дернуть, подруга.

Подруга.

У меня появилась подруга.

И у нее сегодня день рождения.

А может быть, и у меня.

25

Меня лечат в больнице две недели. За которые приходится претерпеть несколько посещений усатого психолога. Я сказала ему, что упала. Мы с ним даже почти подружились.

Два месяца хожу на костылях, мучаюсь жутко.

Я возвращаюсь на работу. Руковожу отделом.

Мне кажется, что крысы, которые на самом деле оказались овцами, меня любят. Скорее всего, кажется. Но ведут себя умеренно адекватно.

Георгич не подает вида, что что-то было. Не позволяет себе никаких намеков. Святой Георгич действительно святой.