Снег

Ка попытался объяснить, что если Тургут-бей подпишется под обращением, то в Карсе станет немного больше демократии. Сейчас он с беспокойством чувствовал, что сильна вероятность того, что Ипек не захочет поехать с ним во Франкфурт, и, хладнокровно убеждая Тургут-бея, он боялся, что тот все-таки не выйдет из отеля. Он ощутил головокружительное чувство свободы, которое позволяло ему говорить о том, во что он верил, и не верить в то, что он говорил. Бормоча всем известные вещи о пользе прав человека, воззвания, демократии, он увидел в глазах Ипек блеск, говоривший о том, что она совершенно не верит тому, что он говорит. Но этот блеск не был осуждающим, обличающим; как раз наоборот, он был полон сексуальности и был возбуждающим. "Я знаю, ты всю эту ложь говоришь из-за того, что хочешь меня", — говорил этот блеск. Таким образом, сразу после того как Ка решил, что мелодраматическая чувствительность важна, он понял, что открыл для себя еще одну важную истину, которую никогда в жизни не мог понять: мужчин, которые не верят ни во что, кроме любви, некоторые женщины могут находить очень привлекательными… Волнуясь из-за этого нового знания, он долго говорил о правах человека, о свободе мысли, о демократии и на другие подобные темы. Пока он повторял слова о правах человека, которые слегка глуповатые из-за чрезмерно добрых намерений европейские интеллигенты и те, кто подражал им в Турции, опошлили, постоянно говоря о них, он пристально смотрел в глаза Ипек, волнуясь от того, что будет возможность заняться с ней любовью.

— Вы правы, — сказал Тургут-бей, когда реклама закончилась. — Куда запропастилась Кадифе?

Во время фильма Тургут-бей был неспокоен, ему и хотелось пойти в отель «Азия», и было страшно. Пока он смотрел «Марианну», он медленно говорил о политике времен своей молодости, о своей боязни попасть в тюрьму, об ответственности человека и печали старика, затерявшегося среди своих воспоминаний и фантазий. Ка понял, что Ипек и сердится на него за то, что он вовлекает его в это беспокойство и страх, и в восторге от того, что он его убеждает. Он не обратил внимания на то, что она прячет глаза, и не расстроился, когда она, уже в конце фильма, обняла своего отца и сказала:

— Не ходите, если не хочется, вы достаточно пострадали из-за других.

Ка увидел тень на лице Ипек, но ему в голову пришло новое, счастливое стихотворение. Тихонько сев на стул рядом с кухонной дверью, на котором только что сидела Захиде-ханым и, проливая слезы, смотрела «Марианну», он с оптимизмом записал пришедшее стихотворение.

Пока Ка безупречно завершал стихотворение, которое он намного позднее, возможно с издевкой, назовет "Я буду счастлив", в комнату быстро вошла Кадифе, не заметив его. Тургут-бей вскочил с места, обнял и поцеловал ее, спросив, где она была и почему у нее такие холодные руки. Из его глаз капнула слезинка. Кадифе сказала, что ходила к Ханде. Не успела уйти вовремя и, так как не хотела пропускать «Марианну», то до конца посмотрела ее там.

— Ну как наша девочка? — спросил Тургут-бей (он имел в виду Марианну), но, не слушая ответ Калифе, перешел на другую тему, которая сейчас беспокоила все его существо, и быстро пересказал то, что сказал Ка.

Кадифе не только сделала вид, что впервые слышит об этом, но и, заметив в другом конце комнаты Ка, сделала вид, что очень удивлена, что он здесь.

— Я очень рада, что вижу вас, — сказала она, пытаясь закрыть платком голову, но, не надевая платка, села перед телевизором и стала давать советы отцу. Изумление Кадифе было так убедительно, что, когда потом она взялась убеждать своего отца подписать обращение и пойти на собрание, Ка подумал, что она умудряется лицемерить и перед своим отцом. Это подозрение могло оказаться правильным, раз уж Ладживерт захотел, чтобы обращение стало достойным публикации за границей, но Ка по страху, появившемуся на лице Ипек, понял, что существует еще и другая причина.

— Я тоже пойду с вами в отель «Азия», папочка, — сказала Кадифе.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты из-за меня попала в беду, — сказал Тургут-бей тоном, позаимствованным из сериала, который они смотрели вместе, и из романов, которые они когда-то вместе читали.

— Папочка, может быть, вмешавшись в это дело, вы попадете в опасность, — сказала Ипек.

Когда Ипек говорила с отцом, Ка почувствовал, что она о чем-то говорит и ему, что на самом деле говорит двусмысленно, как и все в комнате, и когда она иногда отводит взгляд или смотрит пристально, это направлено на то, чтобы усилить этот скрытый смысл. Гораздо позднее он заметит, что все, кого он встретил в Карсе, кроме Неджипа, с инстинктивным единодушием говорили вещи, имеющие второй смысл, и спросил себя, связано ли это с бедностью, со страхами, одиночеством или с простотой и однообразием жизни. Когда Ипек говорила: "Папочка, не ходите", Ка чувствовал, что она провоцирует его, и видел, что, когда Кадифе говорит об обращении и своей привязанности к отцу, она на самом деле проявляет свою привязанность к Ладживерту.