Снег

Ка почувствовал, что он сказал это, подразумевая «теперь уходи», но, чего-то ожидая, не мог двинуться с места. Они смотрели друг на друга с ненавистью. Ка вспомнил страх, который чувствовал, когда в университетские годы встречался в пустом темном коридоре с вооруженными, радикально настроенными студентами-националистами, но тогда в воздухе не было такого сексуального напряжения, как теперь.

– Я могу выглядеть параноиком, – сказал Ладживерт. – Но это не означает, что ты не являешься западным шпионом. Даже если ты и сам не знаешь, что являешься агентом, и у тебя вовсе нет намерения им стать – все равно. Среди нас ты чужой. Это доказывает и то, хотя это странно и сомнительно, что ты заставил поверить тебе именно эту несчастную девочку, а она даже этого не заметила. Ты судил о нас со своей самовлюбленной европейской позиции, а может быть, в душе даже смеялся над нами… Я не обратил на это внимания, и Кадифе не обратила бы внимания, но ты простодушно пообещал нам счастье, если мы будем жить по-европейски, заставил нас растеряться. Я не сержусь на тебя, потому что, как и все хорошие люди, ты делаешь вид, что не замечаешь в себе плохого. Но раз уж я сейчас сказал тебе это, ты не сможешь больше считать себя безгрешным.

27 Потерпи, доченька, из Карса идет подмога

Ка пытается уговорить Тургут-бея присоединиться к воззванию

Выйдя из дому и не увидев никого во дворе, в который выходили двери ремонтных мастерских, Ка прошел на рынок. Войдя в чулочно-музыкально-канцелярский магазинчик, где он вчера слышал «Роберту» Пеппино ди Капри, он, вынимая по одной странице из писем, которые Неджип написал Кадифе, дал их бледному, с насупленными бровями юноше-продавцу и попросил снять с них ксерокопии. Для этого понадобилось вскрыть конверты. Потом, положив настоящие письма в такие же блеклые и дешевые конверты, он, подделав почерк Неджипа, надписал на них «Кадифе Йылдыз».

Видя образ Ипек, стоявший у него перед глазами и призывавший его бороться за счастье, плести интриги и лгать, он быстрыми шагами пошел к отелю. Снег вновь падал большими хлопьями. На улицах Ка заметил обычную беспорядочную вечернюю спешку. На углу улицы Сарай-Йолу и проспекта Халит-паши, который сузился из-за появившегося у обочины снежного наноса, груженная углем телега, которую тащила усталая лошадь, закупорила дорогу. Дворники грузовика, ехавшего за ней, едва успевали чистить лобовое стекло. В воздухе стояла грусть, свойственная свинцовым зимним вечерам его детства, когда все бежали с полиэтиленовыми пакетами в руках в свои дома, к своему замкнутому счастью; но Ка чувствовал себя таким решительным, как будто только начинал новый день.

Он сразу поднялся в свою комнату. Спрятал ксерокопии писем Неджипа на дно сумки. Снял и повесил пальто. Со странной тщательностью вымыл руки. Машинально почистил зубы (он делал это по вечерам) и, решив, что подступает новое стихотворение, долго смотрел из окна на улицу, заодно греясь у расположенной под окном батареи. Вместо стихотворения ему в голову приходили некоторые забытые воспоминания детства и юности: «скверный человек», который увязался следом за ними в одно весеннее утро, когда они пошли с мамой в Бейоглу, чтобы купить пуговицы… На углу в Нишанташи исчезло из виду такси, которое увезло папу с мамой в аэропорт, в путешествие по Европе… Как у него несколько дней от любви болел живот, после того как он много часов протанцевал с зеленоглазой, длинноволосой высокой девушкой, с которой познакомился на одной вечеринке на острове Бююк-Ада, и не смог узнать, как найти ее еще раз… Между этими воспоминаниями не было никакой связи, и Ка сейчас очень хорошо понимал, что его жизнь, кроме тех моментов, когда он был влюблен и счастлив, представляет собой цепочку обычных бессмысленных событий, никак не связанных между собой.

Он спустился вниз и с решимостью человека, который наносит важный визит, планировавшийся много лет, и хладнокровием, которое его самого поразило, постучал в белую дверь, отделявшую квартиру хозяина отеля от вестибюля. Ему показалось, что курдская служанка встретила его совсем как в романах Тургенева – «полууважительно-полузагадочно». Входя в зал, где они вчера ужинали, он увидел, что на длинном диване, спинкой повернутом к двери, перед телевизором сидят рядом Тургут-бей и Ипек.

– Кадифе, где ты была, уже начинается, – сказал Тургут-бей.

В бледном снежном свете, струившемся снаружи, эта просторная комната с высоким потолком в старинном русском доме выглядела совершенно иначе, не так, как вчера.

Отец и дочь, заметив, что вошедший – Ка, внезапно забеспокоились, словно пара, близость которой нарушил посторонний. Сразу после этого Ка увидел, что глаза Ипек сияют каким-то блеском, и обрадовался. Сев в кресло, обращенное и к отцу с дочерью, и к телевизору, он с изумлением увидел, что Ипек гораздо красивее, чем он помнил. Это усилило его внутренний страх, но сейчас он также верил, что в конце концов они с ней будут счастливы.