Снег

Изумление Кадифе было так убедительно, что, когда потом она взялась убеждать своего отца подписать обращение и пойти на собрание, Ка подумал, что она умудряется лицемерить и перед своим отцом. Это подозрение могло оказаться правильным, раз уж Ладживерт захотел, чтобы обращение стало достойным публикации за границей, но по страху, появившемуся на лице Ипек, Ка понял, что существует еще и другая причина.

– Я тоже пойду с вами в отель «Азия», папочка, – сказала Кадифе.

– Я вовсе не хочу, чтобы ты из-за меня попала в беду, – сказал Тургут-бей тоном, позаимствованным из сериала, который они смотрели вместе, и из романов, которые они когда-то вместе читали.

– Папочка, может быть, вмешавшись в это дело, вы без нужды подвергнете себя опасности, – сказала Ипек.

Когда Ипек говорила с отцом, Ка почувствовал, что она о чем-то говорит и ему, что на самом деле говорит двусмысленно, как и все в комнате, и, когда она иногда отводит взгляд или смотрит пристально, это должно усилить скрытый смысл. Гораздо позднее он заметит, что все, кого он встретил в Карсе, кроме Неджипа, с инстинктивным единодушием говорили двусмысленности, и спросил себя, не связано ли это с бедностью, со страхами, одиночеством или с простотой и однообразием жизни. Когда Ипек говорила: «Папочка, не ходите», Ка чувствовал, что она провоцирует его, и видел, что, когда Кадифе говорит об обращении и своей привязанности к отцу, она на самом деле проявляет свою привязанность к Ладживерту.

Таким образом, он предпринял то, что позже назовет «самым глубоким двусмысленным разговором в своей жизни». Он явственно ощутил, что если сейчас не сможет убедить Тургут-бея выйти из отеля, то никогда не сможет остаться наедине с Ипек – это он прочитал и по бросающим вызов глазам Ипек, – и решил, что это последняя возможность в его жизни стать счастливым. Когда он заговорил, то сразу осознал, что именно те слова и мысли, которые были необходимы для того, чтобы убедить Тургут-бея, привели его к выводу о том, что его жизнь прошла впустую. А это разбудило в нем желание как-нибудь отомстить левым политическим идеалам своей молодости, которые он сейчас забывал, даже не замечая этого. Когда он, чтобы убедить Тургут-бея выйти из отеля, говорил о том, что необходимо сделать что-то для других, о чувстве ответственности за невзгоды и бедность страны, о своей решимости стать цивилизованным человеком и о неясном чувстве сплоченности, он неожиданно ощутил, что говорит искренне. Он вспомнил энтузиазм своей молодости, связанный с левыми политическими взглядами, свою решимость не стать, как другие, заурядным и скверным турецким обывателем, свою тоску по жизни среди книг и размышлений. Так, волнуясь, словно двадцатилетний, он повторил Тургут-бею свои убеждения, так огорчавшие его мать, которая справедливо была против того, чтобы ее сын стал поэтом, и которые, уничтожив всю его жизнь, в конце концов сделали его эмигрантом, живущим в крысиной норе во Франкфурте. С другой стороны, он чувствовал, что сила в его словах говорила Ипек: «С такой силой я хочу заняться с тобой любовью». Он чувствовал, что это левацкое пустословие, ради которого он погубил всю свою жизнь, в конце концов поможет делу и благодаря этим словам он сможет уединиться с Ипек – и как раз тогда, когда он уже абсолютно потерял в них веру, когда считал самым большим счастьем в жизни писать стихи в каком-нибудь углу, обнимая красивую и умную девушку.

Тургут-бей сказал, что пойдет в отель «Азия» прямо сейчас. Вместе с Кадифе он удалился в свою комнату приготовиться и переодеться.

Ка подошел к Ипек, которая все еще сидела в углу, где она только что вместе с отцом смотрела телевизор, даже позы не поменяла, словно все еще прислонялась к нему.

– Я буду ждать тебя в своем номере, – прошептал Ка.

– Ты меня любишь? – спросила Ипек.

– Очень люблю.

– Это правда?

– Да, правда.

Какое-то время они сидели молча. Ка, следуя за взглядом Ипек, смотрел из окна на улицу. Снег пошел снова. Уличный фонарь перед отелем вспыхнул, и, хотя он и освещал огромные снежинки, выглядел он так, будто горит понапрасну, поскольку еще до конца не стемнело.

– Поднимайся к себе. Когда они уйдут, я приду, – сказала Ипек.

28 О том, что отделяет любовь от боли ожидания

Ка и Ипек в номере отеля

Но Ипек пришла не сразу. Это стало одной из самых больших пыток в жизни Ка. Он вспомнил, что боялся влюбляться из-за этой разрушительной боли, которую приносит ожидание. Едва поднявшись к себе, он сначала бросился на постель, сразу встал, привел себя в порядок, вымыл руки, почувствовал, что от рук и губ отхлынула кровь, дрожащими руками пригладил волосы, затем, посмотрев на свое отражение в зеркале, опять растрепал их руками и, увидев, что все это заняло мало времени, со страхом начал смотреть из окна на улицу.