Снег

Сначала он должен был увидеть из окна, как уйдут Тургут-бей и Кадифе. Может быть, они ушли, когда Ка был в уборной. Но если они ушли еще тогда, то Ипек к этому времени должна была уже прийти. А может быть, Ипек сейчас красилась и душилась, медленно готовясь в той комнате, которую он видел вчера вечером. Какой ошибкой было то, что она решила тратить время, которое они могли бы провести вместе, на такие дела! Неужели она не знает, как он ее любит? Ничто не стоит этой теперешней нестерпимой боли ожидания; он собирался сказать это Ипек, когда она придет, но придет ли она? С каждой минутой он все больше убеждался в том, что Ипек в последний момент передумала и не придет.

Он увидел, как телега приближается к отелю, как Тургут-бей, который шел, опираясь на Кадифе, с помощью Захиде-ханым и Джавита залез в телегу, как опустили брезент, закрывший борта. Но телега не двинулась. И стояла так, пока на брезенте скапливались снежинки, каждая из которых выглядела еще больше в свете уличных фонарей. Ка показалось, что время остановилось, он решил, что сойдет с ума. Между тем прибежала Захиде и протянула внутрь телеги что-то, что Ка не смог рассмотреть. Когда телега двинулась, сердце Ка забилось.

Но Ипек опять не пришла.

Что отличает любовь от боли ожидания? Как и любовь, боль ожидания начиналась в верхней части желудка Ка, где-то между мышцами живота, и распространялась из этого центра, захватывая грудь, верхнюю часть ног, лоб, вызывая оцепенение во всем теле. Прислушиваясь к малейшим шорохам, он попытался представить, что сейчас делает Ипек. Ему показалось, что он увидел Ипек, – но нет, по улице прошла совершенно непохожая на нее женщина. Как красиво падал снег! Как было замечательно на какой-то момент забыть о своем ожидании! Когда в детстве их приводили в школьную столовую, чтобы сделать прививку, и он ждал в очереди, засучив рукав, среди запахов йода и жареного мяса, у него точно так же болел живот и ему хотелось умереть. Ка хотелось оказаться дома, в своей комнате. Да, в своей отвратительной комнате во Франкфурте. Какую огромную ошибку он совершил, что приехал сюда! Сейчас даже стихи не приходили в голову. От боли он не мог смотреть даже на улицу, на падающий снег. И все-таки было замечательно стоять перед этим жарким окном, когда шел снег; это было гораздо лучше, чем смерть, потому что, если Ипек не придет, он умрет.

Отключилось электричество.

Он воспринял это как посланный ему знак. Может быть, Ипек не пришла, так как знала, что выключат электричество. Его глаза искали на темной улице под снегом хоть какое-нибудь движение, чтобы отвлечься. Что-нибудь, что могло объяснить, почему Ипек все еще не пришла. Он увидел грузовик – военный? Нет, показалось, так же как и шаги на лестнице. Никто не придет. Он отошел от окна и бросился навзничь на кровать. Боль у него в животе превратилась в глубокое сильное страдание, в ощущение безысходности, обремененное раскаянием. Он подумал, что вся его жизнь прошла впустую и что он умрет здесь от горя и одиночества. И не сможет найти в себе силы, чтобы вернуться в ту маленькую крысиную нору во Франкфурте. Страдания ему причиняло и ужасало не то, что он так несчастен, а то, что он понимал: если бы на самом деле вел себя умнее, то мог бы прожить свою жизнь гораздо счастливее. Самое ужасное, что его несчастья и одиночества никто не замечал. Если бы Ипек заметила, то пришла бы, не раздумывая. Если бы его мама увидела его в таком состоянии, то она единственная в мире, кто очень расстроился бы и утешил его, погладив по волосам. В обледеневших по краям окнах виднелись бледные огни Карса и желтоватый свет в домах. Ему захотелось, чтобы снег шел с той же скоростью многие дни и месяцы, чтобы он засыпал город Карс так, чтобы его больше никто не смог найти, чтобы уснуть на этой кровати, где он лежал, и проснуться в своем детстве, рядом с мамой, солнечным утром.

В дверь постучали. Кто-то с кухни, подумал Ка. Он вскочил и открыл дверь и почувствовал в темноте Ипек.

– Где ты была?

– Я долго?