Снег

Пожилой покашливающий детектив вел себя так, словно его целью было не расследовать преступление, а заставить о нем забыть. Он назначал встречи знакомым Ка, но во время допроса гораздо больше рассказывал сам. Благодаря этому добродушному детективу, с симпатией относившемуся к туркам, Таркут Ольчюн узнал о двух женщинах, которые вошли в жизнь Ка за восемь лет, предшествовавших поездке в Карс. Я тщательно записал к себе в тетрадь телефоны этих двух женщин, одна из которых была турчанкой, а другая – немкой. В последовавшие после поездки в Карс четыре года у Ка не было никаких отношений с женщинами.

Под снегом, не проронив ни слова, мы вернулись к дому Ка и нашли полную, приветливую, но все время на что-то жалующуюся хозяйку дома. Открывая холодную мансарду, где пахло сажей, она сказала, что скоро нужно вносить плату за квартиру и, если мы не заберем все вещи и не уберем всю эту грязь, она все выбросит, и ушла. Когда я вошел в темную, сплющенную маленькую квартиру, где Ка провел восемь лет своей жизни, я почувствовал его неповторимый запах, который был знаком мне с детства, и растрогался до слез. Это был запах, который шел от шерстяных свитеров, связанных его матерью, из его школьной сумки и из его комнаты, когда я приходил к ним домой; я думаю, что это был запах какого-нибудь турецкого мыла, марки которого я не знаю и спросить о которой не догадался.

В первые годы в Германии Ка работал носильщиком на рынке, перевозчиком грузов при переездах, преподавателем английского языка для турок и чистильщиком обуви, а после того, как его официально признали политэмигрантом, он начал получать пособие и разорвал отношения с коммунистами, собиравшимися при турецком Народном доме, где он находил всю эту работу. Турецкие эмигранты-коммунисты считали Ка слишком замкнутым и «буржуазным». Последние два года другим источником доходов Ка были выступления, на которых он читал свои стихи, творческие вечера, которые он устраивал в муниципальных библиотеках, домах культуры и турецких обществах. Если он проводил эти чтения, на которые приходили только турки (человек двадцать, редко больше), хотя бы три раза в месяц и таким образом зарабатывал пятьсот марок, да еще получал четыреста марок пособия, что позволяло ему дотянуть до конца месяца, но это случалось очень редко. Стулья, пепельницы были старыми и ветхими, а электрический обогреватель заржавел. Сначала я нервничал из-за докучливости хозяйки и собирался наполнить старый чемодан и сумки, лежавшие в комнате, всеми вещами моего друга и унести их: подушку, которая хранила запах его волос, галстук и ремень, который, как я помнил, он носил и в лицее, его ботинки марки «Балли», которые он «носил дома как тапки», хотя носки их продырявились от его ногтей, о чем он написал мне в одном своем письме, его зубную щетку и грязный стакан, в котором она стояла, примерно триста пятьдесят книг, старый телевизор и видеомагнитофон, о котором он мне никогда не говорил, поношенный пиджак, рубашки и пижамы, которые он привез из Турции и которым было восемнадцать лет. Я утратил самообладание, не увидев на его столе главное, что я надеялся найти, и то, ради чего приехал во Франкфурт, – это я понял, едва войдя в комнату.

В своих последних письмах, которые он слал мне из Франкфурта, Ка с радостью писал, что после четырехлетних усилий закончил новую книгу стихов. Книга называлась «Снег». Бо́льшую часть этих стихотворений он записал в Карсе в зеленую тетрадь, при вспышках внезапно пришедшего вдохновения. Вернувшись из Карса, он почувствовал, что в книге заключается некий глубокий и загадочный порядок, которого он сам до этого не замечал, и четыре года во Франкфурте он восполнял недостатки книги. Эти усилия были мучительными и изнуряющими, потому что строки, приходившие в Карсе с такой легкостью, будто ему их шептал кто-то, во Франкфурте Ка совершенно не мог услышать.

Поэтому он стремился найти скрытую логику книги, бо́льшую часть которой, повинуясь вдохновению, написал в Карсе, и совершенствовал написанное, следуя этой логике. В своем последнем письме он сообщил, что наконец все эти усилия увенчались успехом, что он собирается опробовать стихотворения, прочитав их в некоторых немецких городах, написал также, что в конце концов все, как надо, расположилось по своим местам, что он перепечатал книгу, которую писал в единственной тетради, и отправит одну копию мне, а другую – своему издателю в Стамбуле, нашему общему другу Фазылу. Не мог бы я написать несколько слов для аннотации на задней обложке и отправить их Фазылу?