Снег

В собрании приняли участие и двое тридцатилетних «социалистов» из предшествующего поколения. О том, что в немецкой прессе будет опубликовано обращение, они узнали от юношей из курдской организации, которые рассказали об этом, чтобы похвастаться и немного посоветоваться. Вооруженные социалисты в Карсе уже не были так сильны, как раньше, и они могли совершать такие акции, как грабежи, убийства полицейских, подкладывание пакетов с бомбами, только с помощью и по разрешению курдских партизан, а поэтому эти рано состарившиеся воинствующие борцы были в несколько подавленном состоянии. Они пришли на собрание без приглашения, сказав, что в Европе все еще очень много марксистов. Рядом с социалистом, сидевшим у стены с таким видом, будто ему очень скучно, примостился его друг с ясным лицом и спокойным взглядом; он испытывал особенное волнение, поскольку собирался рассказать все подробности собрания властям. Делал это не со зла, а для того, чтобы помешать полиции без надобности притеснять курдские организации. Слегка смущаясь, он доносил властям о действиях, которые презирал и большинство из которых впоследствии считал бесполезными, а с другой стороны, гордился тем, что принимает участие в этих действиях по зову сердца, и с гордостью рассказывал всем о расстрелах, о похищениях и избиениях людей, о подброшенных бомбах, об убийствах.

Все были настолько уверены в том, что полиция прослушивает комнату и что среди собравшихся находится по меньшей мере несколько осведомителей, что вначале никто не брал слово. Если и говорили, то только о том (глядя в окно на улицу), что все еще идет снег, либо просили друг друга не тушить сигареты об пол. Молчание царило до тех пор, пока тетя одного из молодых курдов, сначала совершенно не привлекавшая к себе внимания, не встала и не начала рассказывать, как исчез ее сын (однажды вечером постучали в дверь и забрали его). Вполуха выслушав рассказ о пропавшем юноше, Тургут-бей заволновался. С одной стороны, он считал отвратительным то, что курдского юношу похитили среди ночи и убили, а с другой – ему претило то, что того называли «безгрешным». Кадифе, держа отца за руку, пыталась прочитать, что было написано на удрученном и насмешливом лице Ладживерта. Ладживерт думал, что попал в ловушку, но нехотя продолжал сидеть, потому что ему было неприятно думать, что, если он уйдет, все будут говорить об этом. Потом: 1. Молодой исламист, который сидел рядом с Фазылом и, как спустя много месяцев было доказано, был замешан в убийстве директора педагогического института, пустился доказывать, что это преступление совершил какой-то государственный агент. 2. Повстанцы дали обширную информацию относительно голодовки, которую устроили в тюрьме их друзья. 3. Трое молодых людей из курдской организации, краснея, старательно прочитали довольно длинный текст о месте курдской культуры и литературы во всемирной истории, пригрозив, что, если он не будет опубликован во «Франкфуртер рундшау», они отзовут свои подписи.

Когда мать пропавшего спросила, где немецкий журналист, который примет ее прошение, Кадифе встала и успокаивающе сказала, что Ка находится в Карсе и что он не пришел на собрание, чтобы не ставить под сомнение «нейтральность» обращения. Присутствующие не привыкли, чтобы на политических собраниях женщина вставала и так уверенно говорила; все сразу почувствовали к ней уважение. Мать пропавшего обняла Кадифе и заплакала. А Кадифе взяла у нее бумагу, где было написано имя ее пропавшего сына, пообещав, что сделает все, чтобы это было опубликовано в газете в Германии.

Левый боевик, который из добрых побуждений работал осведомителем, в этот момент вытащил написанный от руки на листке из тетради первый черновой набросок обращения и прочитал его, встав в странную позу.

Черновик был озаглавлен «Обращение к общественному мнению Европы относительно событий в Карсе». Это сразу же всем понравилось. Позднее Фазыл с улыбкой расскажет Ка, что он почувствовал в тот момент: «Я впервые ощутил, что мой собственный маленький город однажды сможет войти в мировую историю!» – и этот момент попадет в стихотворение Ка «Все человечество и звезды». Но у Ладживерта тут же нашлись возражения. «Мы взываем не к Европе, а ко всему человечеству, – сказал он. – Пусть наших друзей не смущает то, что мы можем опубликовать наше обращение не в Карсе или Стамбуле, а во Франкфурте. Европейское общественное мнение нам не друг, а враг. Не из-за того, что мы им враги, а из-за того, что они инстинктивно нас презирают».

Левак, написавший черновик обращения, сказал, что нас презирает не все человечество, а европейские буржуа. Бедняки и рабочие наши братья. Но ему никто не поверил, кроме его умудренного опытом друга.

– В Европе нет таких бедных, как мы, – сказал один из трех молодых курдов.

– Сынок, ты когда-нибудь был в Европе? – спросил Тургут-бей.

– У меня еще не было удобного случая, но муж моей сестры – рабочий в Германии.

Тут все слегка усмехнулись. Тургут-бей выпрямился на стуле.