Снег

– Отца нет! – сказал младший сын, подходя к нему с тряпкой в руках, которой он вытирал машину. – Чая хотите?

– Кто написал обо мне статью в завтрашней газете?

– О вас есть статья? – спросил младший сын, насупив брови.

– Есть, – сказал его старший брат, у которого были такие же полные губы, дружелюбно и с довольным видом улыбаясь. – Все статьи сегодня написал мой отец.

– Если вы утром распространите эту газету… – начал Ка и на какой-то момент задумался, – мне будет очень плохо.

– Почему? – спросил старший мальчик. У него была очень мягкая кожа и слишком невинные глаза, невозможно было не поверить, что он смотрит с простодушной искренностью.

Ка понял, что если будет дружелюбно, по-детски, задавать простые вопросы, то сможет у них все выведать. Итак, он узнал от крепких пареньков, что до настоящего времени газету успели купить только Мухтар-бей, мальчик, который приходит из областного отделения партии «Отечество», и Нурие-ханым, учительница литературы на пенсии, которая заходит каждый вечер; что экземпляры, которые, если бы дороги были открыты, отправились бы с автобусом в Стамбул и Анкару, ждут вместе со вчерашними посылками, а оставшаяся часть газет будет распространена ими в Карсе завтра утром, и если их отец захочет, то тогда, конечно же, они до вечера смогут изготовить новый тираж, но он недавно вышел из редакции и домой на ужин не придет. Сказав, что он не может подождать, чтобы выпить чая, Ка взял газету и вышел в холодную и убийственную карсскую ночь.

Беспечный и невинный вид парней немного успокоил Ка, и когда он шел среди медленно падавших снежинок, то спросил себя, не слишком ли он боится, ощутив при этом чувство вины. Где-то в душе мелькнула мысль, что многие злосчастные писатели, получившие пули в грудь и голову, или те, которые вскрывали пришедшую по почте посылку с бомбой, приняв ее за коробку с лукумом, присланную восторженными читателями, попадали в такую же ловушку гордости и смелости и им пришлось попрощаться с этим миром. Например, поэт Нуреттин, преклонявшийся перед Европой и не очень-то интересовавшийся подобными темами: когда его статья, которую он написал много лет назад на тему религии и искусства, наполовину «научная», а больше – полная ерунды, была издана исламистской газетой в искаженном виде и со словами «Он надругался над нашей религией!», то только для того, чтобы не выглядеть трусом, он с жаром стал повторять свои прежние мысли, и это было превращено светской прессой, горячие кемалистские взгляды которой поддерживались военными, в героическую историю с преувеличениями, которые нравились и ему самому; и однажды утром взрывом бомбы, привязанной в полиэтиленовом пакете к переднему колесу его машины, его разорвало на множество маленьких кусочков, так что огромной похоронной процессии пришлось идти за пустым катафалком. Ка знал из маленьких и бесстрастных заметок на последних страницах турецких газет, которые он перелистывал в библиотеке во Франкфурте, что для того, чтобы убить журналистов из маленьких провинциальных городов, бывших левых, которые поддаются на такого рода провокации, боясь, как бы их не сочли трусами, и мечтают, что, может быть, как Салман Рушди, привлекут к себе интерес всего мира, а также врачей-материалистов и убежденных критиков религии, не то что никто не устраивает хитрых ловушек с бомбами, как в больших городах, но обходятся даже и без обычного пистолета: обозленные молодые исламисты или душат таких голыми руками на темной улице, или режут. Пытаясь решить, что он скажет по этому поводу, если будет возможность опубликовать ответ в газете «Серхат шехир», чтобы и пулю не получить, и чувство собственного достоинства спасти («Я атеист, но, конечно же, не поносил пророка?» Или: «Я не верю, но и неуважения к религии не проявляю?»), он услышал за спиной чьи-то увязающие в снегу и приближающиеся шаги и, вздрогнув, обернулся. Это был директор автобусной фирмы, которого он вчера видел в обители шейха Саадеттина. Ка подумал, что этот человек может засвидетельствовать, что он не атеист, и устыдился этой мысли.

Он медленно спустился по проспекту Ататюрка, сильно замедляясь на покрытых льдом углах тротуаров, поражаясь невероятной красоте падавшего крупными хлопьями снега, от которого веяло каким-то уже привычным волшебством. В последующие годы он спросит у себя, почему все время хранит в себе красоту снега в Карсе, виды, которые он наблюдал, когда бродил вниз и вверх по заснеженным тротуарам (пока внизу трое детей толкали санки на горку, в темных витринах фотомастерской «Айдын» отражался зеленый свет единственного в городе светофора), словно печальные открытки, которые невозможно забыть.