Снег

– Стихотворение, которое ты читал вчера в театре, тоже было очень современным, – сказал он. – К сожалению, в нашей стране зритель не того уровня, чтобы понять современное искусство. Поэтому в свои представления я включаю танец живота и приключения вратаря Вурала, которые понятны людям. Но затем, не делая совершенно никаких уступок, я использую самый современный «театр жизни», проникающий в саму жизнь. Я предпочитаю творить и убогое, и благородное искусство вместе с народом, вместо того чтобы играть в Стамбуле на деньги какого-то банка бульварные комедии в подражание европейским. А сейчас скажи мне по дружбе, почему ты не опознал виновных среди подозреваемых сторонников религии, которых тебе показывали в Управлении безопасности, а затем на ветеринарном факультете?

– Я никого не узнал.

– Когда стало понятно, как ты любил мальчика, который отвел тебя к Ладживерту, военные хотели задержать тебя. У них вызывало подозрение, что ты накануне переворота приехал из Германии и то, что, когда убили директора педагогического института, ты был там. Они хотели допросить тебя и под пытками узнать, что ты скрываешь, но я остановил их, поручившись за тебя.

– Спасибо.

– До сих пор непонятно, почему ты поцеловал того мертвого мальчика, который отвел тебя к Ладживерту.

– Я не знаю, – ответил Ка. – В нем было что-то очень честное и искреннее. Я думал, что он проживет сто лет.

– Хочешь, я почитаю тебе, что за фрукт был этот Неджип, которого ты так жалеешь?

Он вытащил бумагу и прочитал, что Неджип в марте прошлого года однажды сбежал из школы, был замешан в инциденте с разбитым стеклом в пивной «Неше» из-за того, что там продавали алкоголь в Рамазан, что какое-то время работал в областном отделении Партии благоденствия по мелким поручениям, но его убрали оттуда то ли из-за его экстремистских взглядов, то ли из-за того, что он пережил нервный приступ, который всех напугал (в отделении партии было несколько информаторов); что он захотел сблизиться с Ладживертом, которым восхищался, во время его приездов в Карс за последние полтора года, что написал рассказ, который сотрудники НРУ сочли «непонятным», и отдал его в одну религиозную газету Карса, которая выходила тиражом в семьдесят пять экземпляров, и после того, как его странным образом несколько раз поцеловал один аптекарь на пенсии, который писал колонку в этой газете, они со своим другом Фазылом строили планы его убить (оригинал записки, которую они собирались оставить на месте преступления, был украден и приобщен к делу в архиве НРУ), что они с приятелем иногда прогуливались, смеясь, по проспекту Ататюрка и однажды в октябрьский день делали неприличные знаки вслед проехавшей мимо них полицейской машине.

– Национальное разведывательное управление здесь работает очень хорошо, – проговорил Ка.

– Они знают, что ты ходил в дом шейха Саадеттина, где размещена подслушивающая аппаратура, и, подойдя к нему, целовал ему руку, со слезами на глазах говоря, что веришь в Аллаха; что ты ставил себя в неприглядное положение перед всеми, кто в почтении стоял там, но они не знают, зачем ты все это делал. Ведь очень многие поэты этой страны, придерживающиеся левых взглядов, беспокоятся о том, как бы стать верующими, пока исламисты не пришли к власти, и примкнули к ним.

Ка густо покраснел. И смутился еще больше, так как почувствовал, что Сунай считает это смущение слабостью.

– Я знаю: то, что ты увидел сегодня утром, тебя расстроило. Полиция очень плохо обращается с молодыми людьми, среди них есть даже звери, которые избивают ради удовольствия. Но сейчас оставим это… – Он протянул Ка сигарету. – Я тоже, как и ты, в молодости ходил по улицам Нишанташи и Бейоглу, смотрел как безумный западные фильмы, прочитал всего Сартра и Золя и верил, что наше будущее – это Европа. А сейчас я не думаю, что ты сможешь спокойно наблюдать, как этот мир рушится, как твоих сестер заставляют носить платок, как запрещают стихи за то, что их не одобряет религия, как в Иране. Потому что ты – из моего мира, в Карсе нет больше никого, кто читал стихи Т. С. Элиота.

– Читал Мухтар, кандидат в мэры от Партии благоденствия, – сказал Ка. – Он очень интересуется поэзией.

– Нам уже даже не надо его арестовывать, – сказал Сунай, улыбнувшись. – Первому же военному, который постучал в его дверь, он вручил подписанное им заявление о снятии своей кандидатуры.

Раздался взрыв. Оконные стекла и рамы задрожали. Оба посмотрели туда, откуда донесся грохот, в окна, выходившие в сторону речки Карс, но, не увидев ничего, кроме покрытых снегом тополей и обледенелых карнизов обычного пустого дома на другой стороне дороги, подошли к окну. На улице не было никого, кроме охранника, стоявшего перед дверью. Карс даже в полдень был невероятно печален.