Снег Энцелада

— …У меня шелуха от семечек прилипла к губе, а я не заметила, так спать с ней и легла. А утром в туалете стала отковыривать и с кровью оторвала. Губа заболела, заболела, ну и пошло — нашлепка наросла, красная такая — и не проходит. Мастер на смене увидела — и сразу в кожвен послали. Я им рассказываю — семечки ела, а они и отвечают, знаем про семечки, мы тут бабу с семечками взяли, а у нее третья стадия, и туберкулез, и сифилис. И у тебя, бабенка, говорят, сифилис. Анализы сделали, оказалось не сифилис, а язва…

Снаткина опять откусила от бутерброда. Крабовые палочки были слегка суховаты и переморожены, но в целом ничего.

— Положили в больницу, два месяца там пролежала, язва подгнивать по краям стала, ну и…

Снаткина замолчала, сосредоточенно прожевала кусок и продолжила:

— Доктор сказал — вам климат неподходящий. А я знаю, какой тут климат, это не в климате дело, это по-другому. Я как выписалась, так и домой. Приехала, проплакала три дня.

— Почему?

— Не хотела тут жить. Я же вижу, как тут все.

— Как тут все?

— Вот так, смотри.

Снаткина вытянула в мою сторону растопыренные пальцы левой руки, между средним и указательным белела глубокая борозда.

— Как куда уезжаю, сразу все и начинается, — сказала Снаткина. — Ногти, за ушами, под коленями тоже. Это в область ездила, на обследование. Вот, за четыре дня прогнило. Климат не тот… Но тут не в климате дело.

В огороде в бороздах между рядками стояли лужи. Вода. Через день холм пропитается дождем, вода вернется в колодцы и трубы, Ингирь выйдет из берегов — это красиво, когда Ингирь поднимается, в верховьях заливает луга и по воде несет зеленые кочки. Иногда они сбиваются в островки.

— Не могу здесь жить, — сказала Снаткина. — Тошнит от Чагинска. А как уеду, так вот…

Снова показала руку.

— Заеда сразу.

Она отложила бутерброд, взяла из плетенки овсяное печенье, разломила и проверила — изюма нет. Опустила половинку в чашку.

— Это твоя бабка меня, — сказала Снаткина.

Я налил чая, взял другое печенье, слоеное, но в чай макать его не стал, печенье с сахарной пудрой и малиновым джемом.

— Я так думаю, что это бабка твоя, она во всем виновата, она…

Снаткина извлекла печенье из кружки и принялась с хлюпаньем высасывать из него чай.

— Я ведь над ней тогда посмеялась, — говорила Снаткина. — У нее после снарядов ногти были кислотой съедены, она их напильником точила, а я посмеялась, не найдешь, говорю, мужика себе с такими пальчиками… Вот и сижу тут. Бабка тебе велела — не приезжай, зачем ты приехал? Зря приехал, живи теперь.

Снаткина доела печенье.

— А потом она надо мной посмеялась… Она непростая была, твоя бабка, не просто так женщина.

Снаткина взяла другое печенье, разломила, выковыряла вилкой изюм, опустила в чай.

— Бабка твоя в сорок втором в Кологрив бегала. Там колдун жил известный, вроде прозорливец, за ковшик пшена видел все. Вот бабка твоя пешком умоталась, семь дней туда добиралась, на деревьях ночевала — чтобы волки не сожрали. Хотела узнать — жив твой дед или нет, от него целый год никаких писем не приходило. Понятно, мамке твоей двух лет еще не исполнилось, хотелось узнать — как дальше-то. Сходила, вернулась, на завод снарядный устроилась, стала работать, гильзы чистила. Это уже потом известно стало.

— Что известно? — не понял я.

— Колдун-то умер тогда.

Снаткина многозначительно округлила глаза и снова стала вытягивать чай из печенья.

— И что?

— Известно, что в таких случаях бывает.

— Что бывает?

— Кровь берут из вены. И по крови дальше смотрят, совпадает или нет, какой результат. А сейчас все по ДНК видно, так и надежнее. У тебя какое ДНК?

— То есть?

— Какая группа-то?

— Четвертая, — ответил я наугад.

— Вот поэтому так и живешь, — посочувствовала Снаткина. — А надо все по совместимости делать, а не кое-как. Я ведь все записывала, про всех здешних все до буквы записала, да Федька-сучонок украл, Зинка его подослала.

Я возражать не стал.

— И пряники паршивые, — сказала Снаткина. — Раньше из муки пекли, а сейчас прямо из овса лепят. И патоку льют, все вязкое, липкое… Раньше пряник полчашки воды забирал, а сейчас еле намокает. А толокна вовсе нигде не купить, все китайцам отсылают.

— Зачем китайцам толокно?

— Они из него рис делают.

Снаткина хотела взять еще печенье, но передумала.

— А может, это радон, — сказала она. — Тут везде этот радон, прет и прет. Они от него гниют, а я наоборот. У тебя тоже так.

— Что так?

— Так рожа-то! Вчера черный весь был, а сегодня затянуло почти. Быстро зарастаешь.

— Но нога болит, — заметил я. — Еле хожу.

— Пройдет. А тебе без ноги сейчас даже лучше.

— Почему?

— Зинка полезет, а ты одноногий, — прошептала Снаткина. — Отдохнешь хоть немного. А то Зинка как мужика распробует, пока не заездит — не отпустит.

Снаткина характерно поскрипела стулом. Я съел крабовую палочку.

— Этого вашего… она тоже.

Снаткина поскрипела еще характерней.

— Кого?

— Удмурта, — пояснила Снаткина. — Он же к ней заезжал. Хазипкин тот.

— В мэрию который заезжал?