Снег в пустыне

И разве можно было не заметить очевидного, не увидеть солнца на небе, не разглядеть земли, по которой ступаешь? Будто жгучие искры взметались из ночного костра, словно волны шептали током густой крови, подтачивая рукотворную преграду каждым своим вздохом, но неловкое, случайное дуновение ветерка обещало не бурю, а благодатную прохладу дождя. И были в этой ночи губы — нежнее цветов, руки — легче тумана и трепетнее крылов бабочки, когда они дерзко кружили кончиками чутких пальцев рядом со свежим рубцом, еще не успевшим стать шрамом…

Он сплетал узор из ласк, как сплетают кружево, скользил всем собой по твердым пластам мускулов, как солнечный луч скользит по каменным плитам, отмечая неумолимое время: шрамы. Они украшают воинов свидетельством их доблести, но почему шрамы должны появляться именно на этом теле, подводя вплотную к жуткой мысли: а что если бы ОН — мог не вернуться?!

…И пил дыхание мужчины почти из самых его губ, плавно опускаясь и принимая в себя плоть господина так глубоко, как это возможно. Сжимая коленями бедра, сжимаясь внутри — пытаясь удержать мужчину в себе как можно дольше… Как никогда. Как обычно. И жалил жадными поцелуями все то, что ему было дозволено, выгибаясь в жестоких руках до предела натянутой тетивой. Жесткие ладони сомкнулись на пояснице, удерживая его неподвижно, пока семя господина обильно изливалось внутрь, и протяжный стон сорвался с закушенных накрепко губ юноши… Нет, пожалуйста, еще!

— Ступай, — раздался сытый низкий рык, наложника почти стряхнуло в сторону, будто лист, приставший к тигриной шкуре.

Только вздох слегка сбился. Аман перевел дыхание и подхватил с пола яркий шелк, не досаждая больше утомленному дорогой и пиршеством господину своим присутствием. Он лишь слегка помедлил за дверями, набросив на себя легкое цветное полотнище, чтобы не идти нагим, демонстрируя всем и каждому влажное от пота тело со следами утех на нем. Ныли натруженные тренировками мускулы, от неутоленного желания ныло в паху, как-то совсем тоскливо ныло в груди… И со всем этим нужно было справляться немедленно!

С последним — было проще всего. Презрительно скривив губы, юноша вскинул голову царственным жестом императора, изволившего покинуть свой трон, хотя был уверен, что в этот момент его никто не мог видеть.

Аман спустился в купальню, сразу же разогнав поджидавших его за болтовней «своих» евнухов, и скупо отметил, что те не удивились его дурному настроению.

Само собой — «Аленький цветочек», да еще обласканный! — ядовитая усмешка тронула губы, только усугубив впечатление. — Пусть будет такой каприз, устраивать показательное выступление он не собирается!

Однако вначале приятно теплая, вода становилась уже прохладной, а ладонь, которой юноша касался себя, все так же вяло перебирала неоспоримое и такое же поникшее доказательство его принадлежности мужскому роду. О да, его тело ничем не отличается от прочих, и точки, открывающие путь к наслаждению расположены точно там же, где и у всех, но даже телу иногда хочется не только своей ласки!

Досада на какое-то дурацкое, непонятное чувство, больше похожее на банальную обиду и разочарование — окончательно убила остатки желания. Амани вовремя одернул себя, но даже массаж и полноценная истерика все-таки следившим за ним евнухам с полным перечислением всех нечистых тварей, дополненным красочными подробностями появления на свет их потомков, оскопленных во избежание порчи и такой породы — не помогла вернуть душевное равновесие. Как бы ни был утомлен юноша, сон упорно не шел к нему. Он сидел на подушке, обхватив руками колени, как будто пытаясь укрыться от чего-то и с ненавистью смотрел на светлеющую полоску неба: небо было горько-сладкого цвета…

И эта его ночь кончилась. Так мало… Так много!

* * *

Катится по своему пути пылающее колесо, и вот уже свет его не так ярок и короткие сумерки готовы пасть на белые сверкающие стены, на сочную зелень сада, на плечи двоих, ожидающих своей судьбы. Один — нетерпеливо, другой — покорно…

Судьба — капризная госпожа, ей нравится заставлять ждать себя, но она все равно придет. Явится, распахнув темный подол плаща, усыпанный прихотливым узором звезд, и улыбнется вдруг холодно и жестко из тигриных глаз единственного здесь господина.

Какой будет эта ночь, что пожелается тому, кто держит в руках обе натянутые нити: покорности новым изощренным забавам, тихих ласк, устав от трудов, или же жгучего огня страсти? Равно мучительное, — ожидание вынимало душу. Оно пахло болью, оно становилось — для одного ужасающе неотвратимым, для другого — ужасающе напрасным!

Даже самая яркая и блестящая игрушка все равно надоедает ребенку, самый красивый наряд может наскучить моднице, а любимую безделушку со временем замечают только тогда, когда ее не обнаруживается на привычном месте. Мужчину влечет и волнует неизведанное… Или нераспробованное. Пресыщенного же поджидает скука.