Снег в пустыне

Кто знает, кто ответит… Хаким Абдульхади никогда не был склонен к пространным откровениям.

Одно он все же изменил: в то время как наместник был занят разговором с почтенным лекарем, некто, кого здесь не должно было быть, бесшумной тенью скользнул мимо, и мальчик вдруг ощутил у себя на лбу осторожную руку. Она касалась легко, чутко, как будто спрашивала тревожно, а не привычно проверяла жив он еще или нет… Пошла дальше, отведя настырно липнущие тяжелые волосы, ласково перебрала их, кончиками пальцев пройдя по ушной раковине и уже откровенно погладив щеку… Когда прикосновение прервалось Атия даже вздохнул судорожно, выдавая разочарование и растерянность. Но открыть глаза боялся, боялся, что это лишь бред…

Кисть, лежащую на груди немного сжало, и мальчик почувствовал что-то необыкновенно нежное, живое у пальцев… А потом все оборвалось, и он опять остался один, заблудившись в муторном кошмаре, составлявшем его существующую, а не придуманную жизнь: слезы подступили вплотную к зажмуренным векам.

Голоса тем временем отдалились совсем, все звуки затихли, и только тогда он решился открыть глаза и взглянуть на свое наваждение — и задохнулся о потрясения: сам не осознавая того он держал на ладони цветущую ветку олеандра с гроздьями бутонов…

Дороже всех сокровищ стала для несчастного невольника обычная цветущая веточка, какими полон пышный сад сераля! Он уже не верил в ангелов. Точнее, не верил, что кто-то из них может явиться, чтобы хотя бы утешить его, а не спасти, но знание, что где-то рядом есть человек, который отнесся с состраданием к его судьбе — согрела сердце мальчика.

Нет, его не всколыхнула мысль об избавлении, о побеге, который мог бы готовить неведомый друг! Но как Господь согласился пощадить города ради одного праведника, так вера в лучшую сторону мира вновь распустилась в душе ребенка от простого знака сочувствия и целомудренной ласки. И снова захотелось жить, и болезнь перестала казаться последним тяжким испытанием перед концом, неотвратимым, как воля безжалостного хозяина. Атия впервые за долгие ее дни попытался подняться, подозревая, что драгоценный дар отнимут у него, попросту выбросив, как нечто нестоящее внимания. Либо же наоборот, что цветы вызовут вопросы своим появлением, и там, где достаточно одного неосторожного слова, он невольно навлечет грозу на своего доброжелателя.

Встать получилось не с первого раза, тошнота подступила к горлу, хотя желудок был пуст. Мальчика вело и шатало весь долгий путь от постели и обратно, и Атия очень боялся упасть, потому что тогда наверняка кто-нибудь тут же прибежит на шум. От слабости темнело и мерцало перед глазами, гудело в ушах. Возможно, лекарь прав и стоит хотя бы попытаться есть чуть больше, но ему случалось худо от одного вида пищи.

Недуг, несмотря на свою тяжесть, стал его надежным убежищем. Защитой, как враг, о котором знаешь, что он убьет тебя, получив требуемую выгоду, но до поры не дает другим глумиться ради забавы. С горькой иронией мальчик опустил цветы туда, где наверняка никто не будет искать за ненадобностью — в ненужный пока ларчик с маслами, и так же, держась за стену, вернулся в кровать, жалея, что сейчас не может оставить подарок с собой. Ведь когда он сможет даже посмотреть на них в следующий раз, цветы наверняка завянут, так и не распустившись… Почему-то это показалось ударом более страшным и несправедливым, чем все, что случилось с ним раньше, и когда вернулся один из евнухов, должных присматривать за больным, юный невольник спал, но на щеках еще не высохли слезы.

Однако сон был спокойным без снадобий, и его не стали будить, а проснувшись Атия впервые о чем-то попросил сам: нельзя ли ему будет немного посидеть в саду. Когда на следующий день об этом сообщили почтенному лекарю, Хаким Абдульхади рассудил, что это добрый знак. Как видно, воля к жизни еще не до конца оставила любимого наложника, и мальчик вполне вероятно сможет преодолеть болезнь, если только терпение грозного шейха не кончится раньше. Само собой, что в сад нести недужного он не позволил, пока тот не окрепнет хоть немного, но разочарование скрасил другой, не менее изумительный подарок.

Откуда взялись у евнуха, сменившего подле него Бараката, свитки с чудесными историями, мальчик даже спросить решился не сразу, сердцем угадав в этом знаке ту же жалеющую его руку. Поскольку лекарь одобрил такое занятие, мудро определив его как часть лечения, лекарство, до которого они с Умаром попросту не додумались, упершись в симптомы, хвори и снадобья от них, — никто не отобрал безымянное послание надежды.

Увы, Атия, уже вполне сносно понимавший язык и объяснявшийся на нем в пределах отведенного ему тесного мирка, не мог читать их сам, и не разбирал многих слов. Все же, волшебные сказки о путешествиях и приключениях завораживали все равно и мальчик сам не замечал, что вновь прося на удивление терпеливого Асима повторить что-то и объяснить, тем самым делает очередной шаг, все дальше отступая от голодной ненасытной бездны.