Снег в пустыне

Библия, наставления и запреты, образ Амани, нынешний хозяин, который оказывается может не только насиловать и убить в любой момент, но и подарить кому-то, кто тоже будет насиловать тело, убивая душу… Все смешалось в сознании мальчика!

И впервые с того дня, как он стал называться Атией, юный наложник скользнул на колени в тишине ночи, смыкая ладошки в молитвенном жесте.

«Господи! Прошу, прости меня за сомнения, мысли мои и поступки, за то, что слаб и усомнился в Тебе и Твоей воле. Я верю, я знаю, Ты милосерден и справедлив. Господи, и Ты, Царица Небесная, я знаю и верю, что Вы не оставите меня и не за себя прошу…»

Впервые молитва не была — пусть и воодушевленным, восторженным, но — повторением молитвенного правила, а медлительный рассвет мальчик встретил с именем того, кто даже сейчас нуждается в помощи больше него. Сердце его было светло и спокойно.

— Нет у заек рукавичек, нет у заек шапки,
Греют зайки у костра серенькие лапки!..

— мама.

Такая красивая, каких в целом мире нет! Здоровая и веселая: от отца пришла весточка с заставы, что к Благовещенью князь вернется, а значит, чтоб и его дома ждали…

А потом она как всегда сбежит с высокого крыльца, повиснет на шее. Отступит тут же и поклонится земно! Возьмет за руку и поведет в радостно гудящий терем.

И все будет: подарки, басовитые раскаты из-под оглаживающих бородку, натруженных мечом пальцев, счастливый писк девчонок, завороженные глаза непривычно молчаливого Ярки и сияющая припухшими глазами мама… Все будет в Благовещенье, святой праздник, а пока…

Задорно напевая, мама вплетает сестрам-погодкам цветные ленты в толстые тугие косы. Фенечка с Настеной молчат насуплено, только морщатся, но терпят, — как же, девицы-красавицы! Отталкивают мамкины руки, наперегонки выхватывая из них ажурные платки, похожие на пушистое снежное кружево.

Яр еще засветло умчался с приятелями: конечно, он уже взрослый, чтоб с девчонками и малышами, да няньками гулять. Того и гляди, скоро невесту сговаривать придется! Отец только крякает довольно, — а что, парень хоть куда, весь в него… Глаза шалые, лукавые, кудри буйные, вымахал не по возрасту — косая сажень в плечах, а стан гибкий, будто девичий. Зато руки — ко всякому доброму делу приспособлены, и мать, глядя на старшего, всегда улыбается с тихой гордостью.

Самый младший, пятилетний Андрейка рвется из теплых морщинистых рук Ильиничны, по вытянувшимся щечкам катятся слезы с орех — он тоже большой, уже давно сам оделся, сколько ж ждать надобно?!

Там горка ледяная, санки в сенях стоят, и Мороз-Красный нос разотрет улыбчивую мордашку как бураками… А потом идти с мамой за руку по дощатой выстилке, кланяться, кивать знакомым, зато впереди — пряники душистые на лотке, красивые флажки и дудочник на площади…

Резко проснувшись, мальчик Атия сел на роскошном шелке постели, обхватывая тонкими руками колени и утыкаясь в них лбом: иные звезды сияли над ним…

«Но небо одно, и Бог един, и память о том, я храню в своем сердце!» — он сам не знал и не мог сказать, почему в эту ночь впервые за время плена увидел дом и семью, да еще так — будто снова выбор стоял перед ним…

Раньше казалось, что отрезало от них что-то — не иначе, господин его, коршун черный и его постель… А теперь понял вдруг: этого, что было, уже никому не отнять!

«Атия» беззвучно плакал счастливыми слезами, молился и вспоминал: в тот год и случилось главное… Пусто и непривычно было в храме: откуда ему было знать, что мама в повечерие, не дождавшись службы, пойдет благодарить Богородицу за возвращение мужа, да прихватит с собой его как раз тогда, когда мальчик выбирался от няньки кораблик из щепочек в подарок папе смастерить.

Но хорошо было идти вместе, чувствовать ее мягкую руку на свое плече, а в церкви и вовсе все прочее забывалось от взглядов строгих, но ласковых ликов.

— Свете тихий…

Мальчик застыл с погасшей свечкой пред потемневшим уже ликом Богородицы, гадая, что за зеленые потеки вдруг поползли из-под жемчужного оклада, из самых глаз иконы…

— …Чистые прозрачные святыя славы, безсмертнаго Отца небеснаго, святаго блаженнаго, Иисусе Христе…

Батюшка Афанасий долго потом говорил с растерянной мамой, приходил домой уже к отцу: Божье чадо, при нем лик Богородицы мирровыми слезами заплакал, знать не на миру его судьба!

— …пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына, и Святаго Духа, Бога.

…Мама впервые плакала — маленький же совсем еще, батюшка ее успокаивал, а отец взглянул коротко и вздохнул всей грудью как-то особенно: словно и так знал, что сыновья его к Солнцу подымутся, — а самый тихий, Олексий, вдруг всех опередил…

Да так, что и не угнаться…

— Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй: тем же мир тя славит…

А ему интересно было! Мальчик сам упрашивал отпустить его во храм и обитель. Девочки да младшенький не поняли даже, что он из дома совсем уходит. Отец волю сына принял, вдвое старший Ярка смеялся над баловнем братишкой, но тоже смотрел вроде как с уважением…