Снег в пустыне

— …но мы, горцы, дикий народ. Если что-то хотим, то можем отдать взамен последнее. Это было предложение о равноценном обмене, а не торг! Еще раз прошу благородного хозяина меня извинить, и уверен — больше подобные недоразумения между нами не встанут.

Князь ушел прежде, чем красная пелена гнева успела окончательно ослепить мужчину, но подставленная безликим невольником чаша полетела в стену, оставляя на ней густые разводы. Бешено раздувались ноздри, а рука судорожно сжималась и разжималась на изумрудной рукояти парадного кинжала… Почему-то Гневом небес овладело чувство, что сейчас он проиграл какую-то важную битву.

Хотя в чем крылась суть — какой-то наложник, пусть и прекрасно обученный!! — мужчина вообще не хотел думать об этом, иначе он не запретил бы упоминать о Амани.

Что за день! Аббас Фоад не желал и не умел проигрывать — с недругом-союзником он еще разрешит все вопросы, а пока… Он знал, чье безропотное послушание вернет ему уроненный покой и довольство перед началом нового дня, и стремительным шагом направился на половину сераля.

Рассеялись покровы тьмы, и будто в жесте благословения первые лучи ложились на склоненную голову наложника, окрашивая светлые волосы мальчика в более насыщенный густо-золотой с розоватым отливом цвет и играя на гранях самоцветов в них. Он уж не ждал ничего дурного нынче, хорошего тем более, а переживания и думы очередной бессонной ночи — сильно утомили. Обессиленный, опустошенный Атия не сразу даже различил звук приближающихся шагов тяжелой поступи наместника и вздрогнул, когда занавеси отдернулись.

Однако в этот раз больше от неожиданности нежели от страха. Страшнее всего неизвестность, а для чего явился к нему хозяин и что потребует, сомневаться не приходилось. Он пережил довольно таких ночей, кто знает, сколько еще переживет, пока воля господина не оборвет и его существование пусть так, но избавляя наконец от гнета позора и стыда.

Умиротворение, владевшее им после молитвы все еще грело сердце и странным образом придало смирения не дрогнув встретить свой плачевный жребий, который не оплакивать не мог, умываясь собственными слезами вместо росы. Атия лишь отдаленно удивился неурочному часу: бдение наложников в ожидании господина обычно уже давно окончено, и жизнь затухала на ночной половине дворца, дневные же заботы только начинались и то — для многочисленной прислуги, а само собой не повелителя. О пире мальчик ничего не знал, да и зачем кто-то стал бы говорить ему, ведь северянин не танцор, не музыкант, чтобы потешить самолюбие грозного владыки перед его гостями? Иная мысль вдруг поразила юношу.

Когда в отличие от прошлой ночи, наместник не послал за ним, Атия испытал лишь облегчение и благодарность. Не то чтоб он подумал, что Гнев Небес предался безутешной скорби по любимцу — представить нечто подобное было еще сложнее и напраснее, чем всерьез уповать на то, что в следующий миг голубь спустится с небес неся в клюве еще одну цветущую ветвь, чтобы его утешить! Но все же… Из пересудов мальчик успел понять, что черноокий юноша прожил подле наместника долгие годы и пользовался его вниманием несравнимо чаще, чем все прочие вместе взятые. Жестокий господин не убивал своего прекрасного танцора, Амани сделал это сам, насколько ценится жизнь наложника Атия тоже успел убедиться… но ведь погиб тот, кто так долго жил в твоем доме, был тебе близок… любил тебя.

Даже потерявшуюся кошку жалеют больше! В глазах мужчины не было теней печали, одежды отличались еще большей пышностью против обычая, а губы, впившиеся в шею пахли вином. Все просто: хозяин возвратился с празднества и потому так задержался, явившись к новой, еще недоломанной игрушке, когда впору было снаряжать похороны. Недоумение сменилось ужасом — бес, лютый черный бес…

Между тем, безотчетный трепет нежной жемчужины пришелся по душе мужчине усмиряя досаду и гнев, как ожидалось. Его дивный подарок, чья экзотическая хрупкая краса была сравнима только с прозрачным светом северного сияния в небесах его дикой родины, в последнее время исправно оправдывал чаяния господина тем, как покорен был его власти. К тому же Атия обладал одним неразменным достоинством — его кротость была искренней, а не искусственно привитой или наигранной, в отличие от прочих.

В первую очередь именно поэтому, он запретил пускать мальчишку к остальным наложникам, чтобы не набрался их манер, набивших оскомину приемов и всякой лишней дури, пытаясь интриговать вроде…

Прежде чем сорвалось имя зарвавшегося строптивца, мужчина осадил сам себя, полностью переключаясь на белое и восхитительно нежное тело его Жемчужины, любуясь зрелищем, как его разрывающаяся от притока крови плоть движется в тугом отверстии меж округлых половинок, наслаждаясь едва уловимой дрожью стройных бедер и ощущением беспомощно сжимающихся под ладонями ягодиц. Мальчик невинен, послушен, а что неопытен — так это поправимая беда.

* * *