Снег в пустыне

И должен ли он дальше мириться с этим, оправдываясь, что ничего уже не изменить, а как бы тяжек не был грех, он все же не его… Не значат ли его молчание и покорность согласия с учиняемым насилием, что грозный наместник в своем праве делать с ним, что пожелает, используя как любую вещь в своем дворце для низменных забав?

Измученный сомнениями и страхом, Атия уже жалел, что на его вопросы некому дать пусть неправильного, но ответа. От евнухов он слышал уже все возможное, что жизнь раба — повиновение хозяйской воле… Его незримый ангел пожалел невольника и его слезы, покойный Амани — ненавидел со всем пылом сердца, сгорающего от любви, но среди цветов и зелени садов сераля мальчик слышал голоса, звонкий смех прочих наложников. Кто-то был старше, примерно в возрасте Амана или близко к тому, а кто-то младше самого северянина, хотя сомнений в том, для чего здесь каждый из них — возникнуть не могло. И Атия впервые пожалел, что вначале плена не пожелал свести ни с кем знакомства, а нынче, после покушений и болезни — надзор за ним был слишком строг.

О да! Как видно, хозяин еще не наигрался со своим подарком, и самоубийство бывшего любимца его не задело сильно, тогда как Атия все чаще возвращался в мыслях к гибели танцора и ее причине.

Нельзя сказать, что произошедшее целиком перевернуло в его глазах видение тесного мирка полночной половины дворцов, подобных этому. Но уже не оставляло знание о том, что даже тут, несмотря ни на что, в человеческой душе способно расцвести то чувство, что приближает его к Богу… что как росток, упорно пробивающийся сквозь вытоптанную сапогами землю, так свет Господень способен пробудиться в каждом, пусть на миг, но останавливая уже занесенную для убийства руку.

Да и можно ли упрекать человека, который бьется, не помня себя от боли и тем вдруг причинил вред другому, прежде чем убил себя, чтобы избавиться от муки? Понять их общего хозяина, ему не дано, там был лишь ужас перед его бесовской властью, но вместе с тем, сквозь прихотливые узоры решеток — Атия смотрел на мальчишек на подушках у фонтанов с тоскливой жадностью.

Быть может, подойди он сам, поговори немного, и возможно было бы, если не сблизиться с кем-либо, и не принять со смирением, но понять их мир и в чем их радость? А может разделить печаль или мечты? А может, просто любого узника тяготит такая доля и рано или поздно настает момент, когда и жизнь не жаль отдать за чужое слово… Атия смотрел, не отрываясь.

А между тем, какими соображениями не руководствовался бы наместник, запрещая любое общение своей Жемчужины с прочими наложниками, — решение его оказалось мудрым. Без цепкой ядовитой хватки черноокого Цветочка, его былым соперникам спокойно не жилось.

Ведь как иначе? Аман не был, он — царствовал в серале. Кто-то из мальчишек, — а евнухи тем более, — помнили, что сама Шахира не раз приглашала фаворита для бесед, и до некоторых пор у новых «покупок» и «даров» оставался самый мизерный выбор. Отступить сразу в тень, признавая первенство блистательнейшего и ядовитейшего из потомка крови нагов… Либо вступить в заведомо проигрышную войну.

И до Жемчужины, Аману не приходилось даже тратить заветного зелья на досадные помехи между ним и господином. Впрочем, некоторых умных и понятливых он сносил, ведь господин Фоад ценит новизну, любит разнообразие, а вспышка молнии — особенно ярка на фоне серого тумана.

Само собой, что кто-то нашел подобное существование вполне удобным. Халим, Ламис, Майсун[1] вовсе были счастливы, оставаясь в тени капюшона прекраснейшего из потомка кобр от семени шайтана. Разумеется, это требовало тонкого искусства: господин их не стерпит небрежности, евнухи — опалы, однако рисковать спокойной жизнью и терпеливым расположением опасного соперника тоже не следовало. Кого-то из особо прытких они придерживали сами… Но, — вот свита и лишилась короля!

Кто станет следующим и станет ли? Кто-то просто смаковал сплетни, кто-то, как Фатин и Нисайэм[2], — потихоньку натягивал тонкие ниточки к евнухам-распорядителям сераля… Но каждый пока выжидал, пытаясь сориентироваться в ситуации на доске, когда рухнула сильнейшая фигура.

Только, так уж было понятнее и привычнее, если бы ненавидимый всеми Аленький цветочек пал под ногою господина за давно бесившую всех прочих дерзость… Не-е-ет! Если бы рухнул со своего трона от света новой, более яркой ночной звезды на ложе наместника… Но, иблисовый ублюдок от гадюки, выплодыш скорпионова гнезда, плод сколопендры и гюрзы, — и тут сумел выделиться!

Сдох сам. Достойное напоминание о краткости отведённых тебе дней…

За шелковыми занавесями кипели бури! Тем более что ночи с господином по-прежнему делил его «жемчужный дар», вызывая тем у обитателей сераля законное недоумение и неподдельное любопытство, все дальше переходящее в любому понятную досаду.