Снегири горят на снегу

Так отчего же это неясное, осторожное отчаяние? Будто что-то уже большое-большое у меня не сбудется. Красивый муж спит рядом. Я знаю, что девушки хотят счастья. Для себя. Счастья моего… А чего я хочу?.. Не выходите, девчонки, замуж. Замуж лишь бы… Боязно мне. И уже есть что-то, что нужно прятать от Юрки. Но если по-честному, если по-большому, ведь это порочно. Но отчего же так чисто желание мое думать об этом? Повторять это? Встречать это? Зачем? Это же все случайно. Случайная деревня. Случайно здесь я.

Мне было весело. Мне было всегда здорово весело. А вот большого утра, единственного, весеннего — не было.

Как банально я думаю!

Неужели правда — есть еще какая-то любовь, кроме такой, которую я знаю к Юрке. Что же делать тогда? Как жить с этим, если теперь мне дано узнать об этом?

16 декабря.

Вся клубная библиотека поместилась в одном книжном шкафу. Саня раскрыл замочек, и створчатые дверцы разошлись сами.

— Пожалуйста, мне не жалко, — небрежно говорит Саня. — Свободный доступ. Оберегать нечего. «Огонек» без обложек, а рассказы без картинок. Кто захочет возвратить их на место, зайдите в любую избу — все стены залеплены.

— Ну уж, — говорит Лида Бессонова. — Прошлогодние. Они и так истерлись. Таисия Марковна была, так хоть журналы выписывала. А сейчас…

Лида недовольно выпячивает губку. Она у нее так и остается, хотя Лида и окунулась в журнал.

Подходят девчонки, садятся за длинный стол рядом. Саня тоже задержался и расслабил бурый воротник пальто.

— Кто это Таисия Марковна? — спрашиваю я.

— А жена председателя. Библиотекарем работала. Потом попросилась заведующей свинофермой. Петр Сергеевич сначала не соглашался: «Какой из тебя заведующий?»

— А что она библиотекарем не стала?

— Скучала, скучала… одна. В клубе никого целыми днями нет — на работе все. Говорит: «Девочки, извелась. Возьмите к себе начальником».

Девчата рассмеялись. Лида Бессонова оживилась. Видно, разговор этот был их, касался их жизни и всегда был важен.

— Мы сначала думали: «Городская. Будет в туфельках вышагивать да морщиться. Там же воняет как…»

Девчонки расхохотались понятным только им одним смехом.

— А потом… Она у нас знаете какая… Один раз нам так было стыдно! Пришли утром убирать. Надо клети чистить, а к ним подступиться нельзя — сток забился. Лужа стоит — затопила все, и проход, и полы в клетях. Зелень — как кислота: ступишь, и сапоги разъест.

Мы сидим, бастуем. Нужно-то!.. Пусть канализацию прочистят.

А тут пришла Таисия Марковна:

— Девочки, в чем дело?

Ну, думаем, сейчас ругаться начнет. А она разделась, сапоги резиновые надела. Огромные. А на руки перчатки длинные, знаете, такие тоненькие, до локтей. В них врачи операции делают. Красивые. Желтенькие. И сама… Нашла сток и руками все вычистила. Стоит, смотрит, как воронка у ног кружится, и смеется.

— Всего дел-то, — говорит. — Эх, вы… А ну, живо… Чтобы за пятнадцать минут у вас блестело все.

— Знаете… Мы чуть со стыда не сгорели.

— Она у нас хорошая… Мы в пять часов приходим, и она.

«Девочки, а как же?.. Чем я лучше вас? Вы же не спите…»

— У вас все свиньи в клетках? — Мне почему-то захотелось увидеть этих девчонок на ферме. И их Таисию Марковну.

— Только свиноматки. А поросята отдельно. За ними уж другие ходят.

— А маленькие? Вместе со свиньей?

— Ой! Она же их подавит. Как опоросится, мы их отсаживаем. А кормить подпускаем. Месяц сами за ними ходим, а потом другой передаем, на откорм.

Я смотрю на Лиду и вспоминаю киноактрису Ладынину в роли свинарки из старого кинофильма.

— Лида, — говорю я, — Лида. А ты помнишь фильм «Свинарка и пастух»: «Дохленький! Опять дохленький». Ты тоже поросятам в рот дуешь. Отваживаешься?

— Прям!.. — Лида смотрит на девчат не моргая и будто от их имени сообщает: — У нас отбор… — «Отбор» она сказала многозначительно и понятно только для себя.

Девчата опять начинают смеяться, как сговариваются. Без причины. Лида серьезничает и говорит мне в глаза:

— Как в Спарте.

Лида замечает что-то в моих глазах, возбужденно торопится:

— Знаете, их сколько! Как прибудет… Навалом. По пятнадцать штук. А у свиньи только двенадцать сосков. Всю затянут. А ей еще приносить — полноценных. Доходяги матку портят только.

— Не болтай ты…

Лида смеется и, озоруя, отбрасывается на спинку стула.

— А я и не болтаю.

Лида не боится брать разговор на себя. Бойко уверенна.

За толстым пальто видно, что она тоненькая. Пимики на ногах кажутся маленькими, охватывают плотно сильные ноги в узорных гольфах. В ее глазах нет девчоночьего озорства. Смотрит она прямо, со спокойным достоинством.

У Лиды десять классов образования. Она пододвигает раскрытый журнал подружке, что-то показывает:

— Вот.

Подружка смотрит секунду и падает лицом на рукав, сдерживает прыснувший хохот. Поднимается серьезно обиженная:

— Вечно со своими…

— За что покупаю, за то и продаю. А ты не будь такой пустосмешкой.

У подружки длинная шея десятиклассницы.

— Лида, а ты в институт поступала?

— Нас еще там не видели… — Она выпячивает губку.

— Да что ей там делать? — говорит Саня. — Сережка же туда не едет.