Снегири горят на снегу

— Вот, друг Борька. И наш черед. Значит, пора.

Отец тогда так же вытер ладонью губы и мыло с подбородка.

Галимбиевский пристально следил за Борисом, крутил пустой стакан на столе.

— Как считаешь? В семнадцать лет умеют глубоко думать?

— Умеют, — сказал Борис.

Галимбиевский рассмеялся:

— А хлебную карточку тебе достанем. — Простецки намекнул. — Может, еще что интересно. Ты спрашивай. Я поделюсь.

Борис поднялся уходить.

Галимбиевский стоял у двери и держался рукой за доску полатей.

— Слушай, — сказал Вадим. — Мне нельзя. Только что пришло в голову. — Он встал на табуретку и достал с полатей чемодан. Лорка недоуменно поднялась с лавки. — Завтра суббота. Надо кой-куда чемодан доставить. Одной Лорке не взять. Ты поможешь. С Чалым. К вечеру в воскресенье вернешься. Тогда погуляем. Смотри…

Он раскрыл чемодан, набитый хромовыми сапогами и туфлями.

— В хорошей заначке были. Сейчас все готово. Лорка баба — будь здоров.

Борис смотрел на черные туфли с чуть стертыми набойками на каблучках и розоватой кожей внутри. Галимбиевский закрыл чемодан с туго вспучившейся крышкой и снова положил его на полати, за ситцевую занавеску. Табуретку отодвинул ногой к печке.

— Пошли, — сказал он Борису.

Подошел к Лорке, приласкался наигранно.

— Хочешь с Лоркой остаться? Она тебя чему-нибудь хорошему научит. Видишь, какая парная со сна. А?

Но Борис пошел к двери.

Галимбиевский сказал ему у ворот:

— Запомни. В субботу, к одиннадцати ночи. Сюда.

Уже светало, а на смену нужно к восьми часам. И Борис почти побежал домой, странно тычась ногами в землю, которая была не на месте.

Борис включил станок. Резец с цепким шипением взял стружку. Самоход бережно потянул его от рук. Борис ладонью почувствовал лощеную плоскость суппорта и подумал о станке, как о живом: «Ты добрый. Надежный. Самый надежный. И при тебе можно думать. Например, о себе и Галимбиевском».

Все сломано в представлении Бориса. Все неосознанно хорошее в его жизни смешано. Устойчивым остался только станок. И еще… Ничего, посмотрим…

Галимбиевский подошел к Борису в обед:

— Что, челка? Вздумал отвалить? А не получится. У тебя хвост прижат. — И, немного помешкав, спросил: — Почему в субботу не пришел?

— Что-то не хотелось, — как можно равнодушнее ответил Борис.

Галимбиевский ничем не показал, что видит его насмешливый вызов.

— Я вижу, парень, ты еще не дозрел. Не вздумай по глупости в тот дом кого-нибудь навести. А то ребята тебя сделают, рубашку стирать не придется.

Борис с напряженной сдержанностью ответил:

— А я ведь из сугробов. Не привыкать падать. Зачем пугать-то?

— А-а-а, ну ладно, — сказал Галимбиевский. — Ночи темные. — И устало улыбнулся, без уличной угрозы, и поэтому — страшно.

Несколько дней подряд Борис оставался после смены. Часами простаивал у заточного станка в шлифовальном цехе. На наждачном камне выточил себе нож из плоского бархатного напильника. Чтобы не застали его за этим занятием, положил возле себя несколько заготовок резцов.

На гранях ножа вынул канавки и отшлифовал на кожаном круге с пастой до холодного зеркального блеска. Ручку набрал из плексигласа. Поподкидывал нож на ладони и удивился, что шлифованный металл быстро настывает. Как тяжелую ледяшку, засунул нож в сапог. Из клуба вечером он возвращался теперь нарочно один. И ему даже нравилось постоянное ожидание встречи.

Взгляд его стал мрачновато-упрям. Он не боялся ночной улицы. Нога чувствовала металлическую тяжесть ножа.

В воскресенье Борис решил прибить крючок на окно. А то открывать нельзя — ветер стекла выбьет. Он стоял на подоконнике и ввинчивал в косяк шуруп. В дверь постучали. Не отрываясь отверткой от шурупа, Борис крикнул:

— Да. Можно.

Борис оглянулся — в комнате стояла женщина и рассматривала его. Борис тоже стал ее рассматривать.

Женщина тоненькая. В телогрейке и без платка. У нее большие глаза и длинная шея. Она молодая и красивая. Было в ней что-то такое, чего не видел Борис в других женщинах. Телогрейка, что ли? Нет. Телогрейка застегнута на груди натянутой петелькой, как у всех баб. Кажется, сиротски беспомощная, какая-то голая шея и гладко собранные волосы назад. В общем, Борис еще не разобрался, что это такое…

Женщина сказала Борису, что она хотела бы с ним поговорить.

Борис соскочил с окна и сказал, что с ним можно поговорить.

— Я живу здесь, внизу, — почему-то стесняясь, сказала женщина. — Недавно. У меня маленький ребенок, и… В общем, две семьи в одной комнате, и очень тесно. А мне сказали, что вы скоро уходите в армию. Этой осенью. Вы же комнату оставите, да? Я бы хотела, чтобы она осталась за мной. Мне советовали перейти к вам. Я не знаю…

Она вдруг в нерешительности остановилась.

— Вы бы не согласились, чтобы я это время пожила у вас?

И оттого что она была беспомощно красивая, Борис сразу согласился.

— Но… — она осеклась. — Так о вас все говорят… Плохо… Это правда? Может…

Чувствовалось, что ей трудно спрашивать об этом. У нее были такие добрые глаза. И она так беспомощно спрашивала.

Но Борис безжалостно ответил:

— Правда. Раз говорят.

Женщина растерянно молчала. Она как бы пыталась улыбнуться и боялась. Потом ушла.