Снегири горят на снегу

На войне нужна такая песня. Солдатам нужна. Это уж Борис знает. По себе. Ему, Борису, будет нужна. Песня красивая. Красивая женщина, и война красивая. Ему почему-то безнадежно хорошо виделась Лида. И это она пела ему на фронт:

Ты не грусти обо мне…

Она, непонятная, тоненькая, в пимах, одна в закручивающейся метели. Она потому, что была его предчувствием, его ожиданием.

Оська тоже, наверно, об этом думал, а сказал совсем о другом:

— Ты почему-то изменился. И спрашивать тебя ни о чем не хочется. Рядом идешь, и будто тебя нет. Мать о тебе спрашивала. Он, говорит, не заболел? Я сказал: что с тобой станется? Значит, ты, говорит, ему разонравился.

— Ерунда все. Самое главное, что в армию мы пойдем вместе.

Лида еще не спала. Читала у стола за качалкой. Когда Борис вошел, она отложила журнал и начала поправлять накинутую на спинку качалки простынку, чтобы не падал Митьке в глаза свет. Долго поправляла, опустив голову, будто нарочно мешкала. Потом улыбнулась и спросила:

— Понравилась? — И она застенчиво призналась: — Господи, как давно я ничего этого не видела. Кажется, век. Будто все в Ленинграде осталось.

Борис увидел, как ее руки неподвижно остались на качалке, спросил:

— А эта скрипка… ваша?

Лида не удивилась и не подняла головы.

— Моя, — сказала она.

— Вы на ней сыграйте… Когда-нибудь…

— Нет, нет. — Она почему-то испугалась. — Я… сейчас на ней не играю. Давно.

Ленка подняла лицо. Она негодовала. В глазах у нее шевельнулось что-то, как в бакенах, и не погасло.

— А тебе-то что? — выговорила она. — Может, еще подскажешь, с кем мне дружить? Даже зло берет.

Борис откачнулся. Помрачнел. Постоял минуту, сдерживаясь. Резко повернулся, ушел.

«Понял? — сказал он себе. — Какого черта лезешь. Тебя же учат умные люди. Привыкай».

Дня три назад к нему подошел Галимбиевский. Борис только что закончил деталь и шабрил внутреннюю шероховатую стенку. Когда он увидел Галимбиевского, рука непроизвольно сжала трехгранный, остро отточенный шабер. Но Галимбиевский был настроен дружелюбно, словно не было тех пугающих недомолвок. Он весь — только простецкая улыбка.

— Ну, дай станку отдохнуть. Он же трется. И так вон тетя написала тебе сто сорок процентов. Видишь, как жмешь. Пупок развяжется.

Он засмеялся и наклонился ближе. Лицо его надвинулось большим планом. Так на экране фокус наводят.

— Чтобы Савельич не косился, ты помоги ремню на сшиве порваться. Шорник над ним потом минут двадцать поколдует.

— Я и так отдыхать могу, если надо, — сдержанно сказал Борис, поражаясь его подкупающей доверчивости.

— А-а… — сказал Галимбиевский с улыбкой. — А ты, челка, парень оказался ничего. Человек. Из костей и из мяса. И нервы у тебя крепкие… Правда ведь? Пиявки прописывать не пришлось. Ну, а карточку-то тебе дать? Я обещал…

Он помолчал, прищурившись.

— Или ты и так устроился неплохо? Практичный мужик… С какой это бабенкой я тебя видел? У магазина. Ты пацана нес, а она авоську… Мордочка у нее неплохая, И ножки… что надо. Я смотрел, как она каблучком запнулась… Это надо видеть… Вкус у тебя есть. Кто она? Не наша? Давай, парень, работай… Но такая баба для одного — это много. Ты не жадничай.

Борису показалось, что Галимбиевский его еще не считает взрослым. Он словно играет им. Подталкивает плечом, чтобы он, Борис, перепрыгивал через забор, через ту грань, откуда вылезти можно только самому, если хватит силы. Руку Галимбиевский там не подаст. И оттого что ему это видно, он улыбнулся и торжествующе подумал: «Как здорово Галимбиевскому кажется, что он умный!»

И Борис уже разговаривал с Галимбиевский на равных.

— Ты, например, ей не понравишься.

— Почему? — в шутку удивился Галимбиевский.

— Ты только издалека красивый. Близко тебя рассматривать не надо.

Цыганские глаза Галимбиевского затаенно сузились. В лице появилось что-то такое, от чего невольно хотелось заслониться. Но Бориса это уже не пугало. Ему почему-то показалось, что не физически, а чем-то другим он сильнее Галимбиевского. Тому хочется видеть в других страх, потому что сам знает его вкус.

— Хвалишься, что умеешь думать. А у тебя всего лишь условный рефлекс на…

— Ну-у? — сказал Галимбиевский. — Давно по-умному не разговаривал.

— Разговаривал… За выпивкой. В ту ночь, когда ты на меня через щель забора смотрел. Из темноты. Ждешь за темным забором, когда тебе какой-нибудь простачок кое-что из жизни подкинет. И вообще… — Борис не выдержал. — Врешь ты все. Обо всем. И на женщин врешь…

Странно, Галимбиевский не сердился. Он улыбался.

— Зачем ты меня обижаешь? Спроси любого на всем белом свете — разве я кого хоть раз обманул? Я с тобой хорошо разговаривал. Как с человеком. А ты не поверил. Я все это проделаю у тебя под носом, сосун…

Он помолчал.

— Хочешь, покажу? Вон, Ленку… Мне с ней три дня хватит.

Борису стало противно. Ему так хотелось, чтобы самоуверенность Галимбиевского была наказана.

— А ведь ты меня обижаешь, — издевательски ломался Галимбиевский. — Просто нарочно. Ладно. Смотри. Это все только для тебя.