Снежная робинзонада

Бомбежка с вертолета напомнила мне первую зимовку. Давно уже нет нашей землянки, на ее месте в квадратной яме стоят бочки с горючим. Но почему-то с теплым чувством я вспоминаю ее душный полумрак.

К ноябрю новый «Филиал» был готов. На длинном и узком пологом гребне километрах в двух от станции и метров на семьсот выше поднялся красивый темно-красный домик, возле которого выстроились приборы небольшой метеоплощадки.

В домике, как и в прежней лаборатории, были прихожая и одна комната, но значительно выше и просторнее прежних. Рядом в сарайчике дрова — обрезки досок и стелющаяся арча, баллоны с жидким газом, канистры с керосином и небольшой движок с генератором. Агрегат, к нашему огорчению, сломался в самом начале работы, и аккумуляторы для освещения и приборов пришлось затаскивать на себе. Из домика вниз по склонам тянулись черные змеи многожильных кабелей, идущих к датчикам температуры внутри снежной толщи, так называемым гребенкам. Самый главный, алюминиевый с простой серой изоляцией провод связывал лабораторию со станцией. Это телефон.

Все приборы, продукты, горючее и постели принесены были на наших плечах. В глубине тайги или гор, в пустыне или тундре не всегда помогает человеку машина. Кирка, лопата, рюкзак и сила собственных мускулов решают тогда дело.

Дежурить стали, как и в прошлом году, по одному. Опять тонкая линия следов, а затем лыжня пошла петлять среди скал и камней, беря в лоб сравнительно пологие подъемы и «елочкой» или «лесенкой» крутые, взбираясь выше и выше, пока не терялась на дымящемся поземкой гребне.

Снова раз в пятидневку к дежурному наблюдателю поднимался второй, вдвоем они проводили «шурфование», затем один нисходил на грешную землю, а другой оставался наедине с горами.

Некоторые из нас

Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека.

А. М. Горький

Однажды в экспедиции мне пришлось короткое время жить в голубой палатке. Снаружи она имела необычайно привлекательный вид, сияя чистой лазурью, освещенная солнцем, отбрасывающая голубые отсветы на поверхность снега, словно упавший на землю небольшой кусочек неба.

Однако совершенно иное впечатление было внутри палатки. В голубом освещении кожа приобретала мертвенный оттенок, и вместо знакомых ребят я видел вокруг лишь шевелящихся покойников. Мгновенно пропадало все очарование, и человек стремился поскорее вон, чтобы вновь почувствовать себя на этом свете.

Жизнь познакомила меня с человеком, характер, душа которого были похожи на эту палатку. Он был тих, вежлив, не ругался, не грубил, никогда никого не оскорблял, даже голоса не повышал, любил поговорить. Поговорить о горах, об экспедициях, о зимовках, но больше всего — о людях. Вы слушали этого, казалось, доброго и милого человека и словно попадали внутрь голубой палатки. Знакомые лица становились масками мертвецов, в окружающих вы видели лишь смешное, унизительное, грязное, постыдное. Причем это говорилось не громовым голосом беспощадного обличителя пороков, борца с пережитками, а тихо, почти ласково, отчего становилось еще тягостнее.

Я не хочу смотреть на человека в голубой палатке. Взглянем на него при свете яркого, чистого солнца.

Вот они, кызылчинцы.

Знакомьтесь?

Приземистый крепкий сибиряк радист Витя Бурмин был из тех, кого называют фанатиками своего дела. Радио было его специальностью, его работой, его отдыхом, его мыслями. На столе радиостанции рядом с журналом связи и кипой бланков метеосводок вечно валялись в живописном беспорядке мотки провода, капли олова и канифоли, номера журнала «Радио», разноцветные сопротивления, схемы, разнокалиберные конденсаторы, радиолампы и еще десятки каких-то уж совершенно непонятных для постороннего деталей. Витя был радистом второго класса и готовился сдать на первый, не жалея для этого ни времени, ни труда. У него была своя коротковолновая любительская радиостанция, и вечерами он «вылезал» в эфир, пытаясь связаться с такими же радиофанатиками. Я видел у него несколько сот карточек, какими обмениваются радиолюбители. И почти уверен, что скоро он получит карточку с Марса…

Однажды Витя решил переснять и отпечатать в нескольких экземплярах фотографию девушки, с которой дружил и переписывался. Увидев это, Гена Елисеев также решил размножить образ дамы своего сердца. Упрямые соперники — кто больше напечатает? — освещаемые полосами света из увеличителя, долго копошились над кюветами в кровавом сиянии фонаря. Победителя не было, каждый отпечатал по пятьдесят семь карточек. Правда, у Гены роман в скором времени закончился разрывом, и он остался в железном ряду холостяков, а к Вите осенью приехала его Лида, и на станции отпраздновали свадьбу. Подарили молодоженам приемник, отвели комнату, и в мужском общежитии опустела еще одна постель.