Снежная роза

…Эти воспоминания о бегстве из России морем мешаются с какими-то обрывками, уцелевшими от предыдущих лет. Детская окутана полумраком, маленькой Наташе не спится, она вылезает из постели и босиком идет на взрослую половину, поближе к столовой, где большие непонятные люди ведут какие-то загадочные разговоры.

– Ну, вот вам и долой самодержавие! Прислуга совершенно распустилась, к горничной Глаше ходят какие-то подозрительные личности. Даже, кажется, большевики.

– Во множественном числе? Однако это, гм, интересно…

– Ах, Аркадий Александрович, вам бы все шутить!

– А наша прислуга потребовала расчет и заявила, что довольно мы из нее кровь пили, – звенит расстроенный голос матери, Татьяны Александровны. – Даже няня грозится уйти. Совершенно невероятное положение…

Кто-то в столовой кашляет, кто-то отодвигает стул. В коридоре у двери Наташа, затаив дыхание, привстает на цыпочки.

– Я полагаю, нам нужно одно: взять Берлин. Победоносное окончание войны…

– Взять бы вас, болтунов, за шкирку да в окопы, – бурчит Иван Николаевич Верещагин, отец Наташи. – Попробуйте-ка, возьмите хоть одного немца, я на вас посмотрю…

– Жан, я прошу тебя! – нервно вскрикивает Татьяна Александровна.

Потом звенят какие-то непонятные, но, судя по всему, многозначительные слова:

– Кадеты… Социалисты… Керенский… Милюков… Временное правительство… Западные державы не допустят…

Потом:

– Простите, господа, но я не могу одобрить идею переворота во время войны. Переворот в военное время – это предательство…

– Вы, Иван Николаевич… простите, как только вас произвели в полковники…

– Кровью заслужил, кровью, между прочим! И дважды ранен был…

– Жан, пожалуйста, не волнуйся, тебе же доктор запретил…

– Как человек мыслящий, вы не можете не согласиться, что крушение самодержавия было предопределено…

Разочарованная Наташа зевает, садится у двери и трет кулачками глаза. Засыпая, она слышит, как в столовой дядя Аркадий, известный весельчак, заверяет остальных гостей:

– Полно вам, дамы и господа! Все как-нибудь образуется… утрясется… В интереснейшее время, однако, мы живем!

Вскоре, впрочем, стало ясно, что это еще не интереснейшее время, а только увертюра к нему – или, если угодно, первое ворчание грома перед грозой, сметающей все на своем пути.

– Боже мой… бежать надо… бежать…

– Куда бежать, Тася? У тебя сын в гимназии учится… Наташа еще совсем кроха…

– Ах, Аркадий, до чего же ты, прости меня, глуп! Красные не сегодня завтра войду в город, а у меня муж – белый офицер…

– Кто же им скажет?..

– Как кто? А вот этот… друг твой… который недавно тут вещал про «взять Берлин»!

– Тася, это как-то даже обидно… Роман Сергеевич – добрейшей души человек…

– Он не человек, а мерзавец… При царе был за царя, при Керенском – за Керенского… Теперь вот красные придут, увидишь, он первый в ЧК запишется!

– Тася, ты не в себе… Ну куда ты поедешь, в самом деле? Я не отпущу тебя с детьми!

– Только попробуй меня остановить!

Кончилось тем, что Аркадий Александрович отправился с ними, захватив в дорогу чемодан любимых книг.

– В сущности, бежать глупо… Все как-нибудь утрясется… Большевиков выгонят… Не надолго же они пришли!

Татьяна Александровна оказалась куда практичнее: она взяла с собой самые ценные вещи, которые в итоге прокормили их четверых – ее, брата Аркадия, сына Николая и Наташу. В Феодосии, в госпитале, среди умирающих солдат и офицеров, она нашла мужа, выходила его и переправилась вместе с ним и с семьей на один из последних кораблей, уходящих из Крыма.

У-у-у! – гудел пароход, и из трубы валил траурный черный дым, совсем как на детском рисунке, нарисованном еще неуверенной рукой.

И вот, пожалуйста – Константинополь: стаи бездомных кошек, надписи арабской вязью, звезды такие чистые, словно их только что налепили на небо и протерли рукавом, раскидистые пальмы и маленький затхлый кинотеатр, в котором дядя Аркадий подрабатывал тапером, а мать устроилась продавать билеты. Иван Николаевич, который с трудом ходил после своего последнего ранения и при всякой перемене погоды испытывал сильные головные боли, работу найти не смог и сильно переживал из-за этого. Чтобы его отвлечь, Татьяна Александровна предложила, чтобы он взялся за обучение Наташи.

Позже Николай утверждал, что его сестру учили грамоте по «Капитанской дочке» Пушкина – истории о русском бунте, но Наташа иронию судьбы не оценила, и вообще ей больше всего запомнилось, как герой облизывался на кипящие пенки. Подумать только, он был счастливый человек, он не знал голода, и у него даже имелась своя прислуга. Верещагины и Аркадий Александрович ютились в двух крошечных комнатках, экономили каждый грош и были вынуждены обслуживать себя сами (что для людей, воспитанных девятнадцатым веком, означало весьма чувствительное понижение статуса).

– Уезжать отсюда надо, – твердила Татьяна Александровна, и в глазах ее горели те же странные огонечки, как и тогда, когда она впервые ступила на тропу изгнанников со словами «надо бежать». – Мы здесь пропадем.