Снежная роза

Мрачноватая и грязная авеню Клиши давно осталась в прошлом, как и скромное жилье на Севастопольском бульваре. Ныне родители Наташи имели возможность взирать из окон бельэтажа на одну из красивейших улиц Парижа. Квартира, которую для них устроил граф, оказалась великолепной – что называется, живи да радуйся. Но восторгов хватило лишь на несколько дней, а затем вид из окон примелькался, жужжанье машин внизу стало докучать, а тот факт, что Верещагиным уже не надо было никуда ходить на работу и ни перед кем унижаться, почему-то принес мало облегчения.

Татьяна Александровна завела русскую прислугу, самовар и громадное радио, по которому почему-то чаще всего слушала новости, относящиеся к СССР. Полковник обошелся без радио, но облюбовал для себя самую маленькую и темную комнатку, где повесил иконы и где теперь часто молился. По соседству он устроил кабинет, где читал книги, в основном предпочитая дореволюционные собрания сочинений – солидные издания Маркса и других книгоиздателей, причем с одинаковым вниманием изучал Чехова, Льва Толстого и какого-нибудь Баранцевича[9].

Как водится, чтение не проходило для него бесследно, и своими мыслями по поводу прочитанного он чаще всего делился с Аркадием Александровичем, который так и не привык к свалившемуся на семью богатству и до сих пор передвигался по квартире бочком, словно боясь задеть кого-нибудь.

– Граф Толстой, – пыхтел полковник, – уважаю… военный… Фет – кавалерист… даже удивительно… Только ни черта наши писатели не смыслили в русском народе, вот что я вам скажу. По-моему, только Достоевский как следует его понимал…

Аркадий Александрович бледнел и ежился. Он не любил Достоевского.

– Ах, Иван Николаевич, оставьте! Ну невозможный же писатель… читаешь его, и все кажется, что одни больные кошмары с другими говорят… ни одного здорового лица…

– Да-с, – скалился полковник, – а потом, милостивый государь, вы понимаете, что эти самые кошмары случались и в вашей жизни, и даже не одиножды… И что Федор Михайлович на самом-то деле самую суть ухватил, самую мякотку…

Но тут у входных дверей прогремел звонок, галопом промчалась прислуга (Татьяна Александровна никак не могла выучить горничную ходить плавно и бесшумно), и в гостиную в облаке духов вплыла Наташа. Она поздоровалась с отцом и проигнорировала дядю, которого с некоторых пор не жаловала – еще на Севастопольском бульваре он оставил открытым окно, что стало причиной гибели Мармелада: кот вышел прогуляться по карнизу и сорвался.

Появление разодетой, надушенной, накрашенной дочери произвело на полковника странное впечатление: он чувствовал себя так, словно перед ним стояла не его обожаемая Наташа, которую он помнил с детства, а не слишком приятная и отстраненная чужестранка, которую он едва знал.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – пробормотал Аркадий Александрович.

– Нет, подождите, – заторопилась Наташа. Она подумала, как бы половчее приступить к интересующему ее предмету, и решила начать без всяких околичностей: – Я вот что хотела вам всем сказать… А где мама, кстати?

– Слушает новости. Оттуда, – выразительно добавил полковник, словно речь шла о вестях с того света.

– А, ну тогда я ей потом сама передам. Дело в том, что газетчики уцепились за дело Мориса, и… словом, пишут разное. Ну так вот, Робер думает, что вам лучше с ними не говорить и ничего не обсуждать. Если они захотят что-то у вас спросить, то не нужно им отвечать. И прислуге скажите, чтобы их не пускали, а то нам они жить не дают, звонят по телефону и в дверь.

– Аркадий! – воззвал полковник к Аркадию Александровичу, который как-то занервничал и попытался незаметно улизнуть.

– Что? – затрепетал дядюшка.

– Ну-ка, перескажи Наташе то, что говорил мне вчера, – потребовал полковник. – Что кто-то из твоих старых журнальных знакомых будто бы случайно попался тебе на улице, опять-таки случайно упомянул о Морисе, и ты ему сказал…

– Я ничего не говорил! – ужаснулся Аркадий Александрович.

– Нет, погоди, мне ты рассказал другое: что ты сказал этому репортеру, что меньше надо с бабами путаться.

– У меня случайно вырвалось… – пробормотал Аркадий Александрович, пряча глаза. – И потом, он же приличный человек… Разве он станет публиковать мое частное мнение, да еще выраженное в таком тоне…

– Думаю, станет, да и от себя прибавит сорок телег вранья, – припечатал его полковник.

– Дядя, – вмешалась Наташа, – кроме этого вашего знакомого, вы больше ни с кем не обсуждали убийство Мориса?

Выяснилось, что были еще какие-то приличные люди, совершенно непохожие на репортеров, и Аркадий Александрович просто так… к слову пришлось… но он совершенно не имел в мыслях навредить…

– Я, пожалуй, пойду, передам Тасе, чтобы она ни с кем не откровенничала, – пробормотал он и улизнул из гостиной, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Наташа не знала, плакать ей или смеяться. Она прошлась по комнате, выглянула в окно. Полковник следил за ней с непроницаемым лицом.

– Я читал местные газеты, – сказал он наконец, – а то, чего не понял, твоя мать мне перевела. Что за грязь вылезла из вашей семьи?