Снежник

— Когда Асия по наказанию фасцию, вышла на одну из ведьм, та сама отдала ей его. Почувствовала тьму инквизиторов, поджидающих ее, и все равно подарила оберег. Моя жена сначала хотела избавиться от него, боялась, что каратели обнаружат, но потом…

— Решила, что ей чужая сила послужит лучше.

— Подумала, что он сможет меня уберечь, — упрямо стоит на своем Лени. — Асия очень хотела жить спокойно, Ларре. Она устала выполнять малейшие прихоти инквизиторов, но они долго не отпускали ее. Только недавно ей удалось избавиться от их гнета.

«Ты заблуждаешься, друг, — думает Таррум. — Фасции никогда бы не отпустили такую удачную наживку, как твою жену. И, очень возможно, что именно из-за них она и вышла за тебя замуж. Ты слеп, но это вижу я. Асия совсем тебя не любит… Дорожит, но не испытывает никаких чувств. Только больше пользы для нее было бы выйти замуж за сиятельного лорда. А не сделала она это лишь потому, что в таком браке ее происхождение бы точно вскрылось». Но вместо этого Ларре говорит:

— Хорошо, если так.

Как вдруг холодеет, понимая, что нари Бидриж в его доме искала вовсе не его ласки, а нечто другое. Ашаханский камень, о котором забыл сам норт, но могла помнить инквизиция. Тот, лежащий одиноко в шкатулке в его спальне. Переливчато-белый кулон, цвета полной луны, не налитый кровью и пока не способный наводить чары.

А что, если Лия тоже хотела найти его не потому, что знала о нем из волчих легенд?

Страшная догадка пронзает его сознание осиным жалом. Ему нужно срочно отправляться домой. Немедленно!

Они трогаются в путь, но в последний момент Ларре оборачивается к другу и благодарит:

— Лени, спасибо.

Ведь чей-то кенар действительно прошелся по его спине, опаляя ее, словно метка, оставленная раскаленным железом. И если б не уловка Асии, спрятавшей оберег на шее своего мужа, Ларре Таррум был бы уже мертв.

Глава 17

Я не помню, сколько я провалялась в беспамятстве, в бессилии лежа в своей конуре. Но когда я наконец открываю глаза, то вижу всю ту же темень, разбавляемую лишь блеклым светом, проскальзывающим через прутья решетки.

Меня мучает жажда, а живот до колик сводит от голода. От накатывающей слабости ломит все тело, и я не могу даже подняться, ощущая собственную непомерную тяжесть. Мое горло так болит, будто оно исколото тонкими иглами, садня после крика.

…И я все еще чувствую боль. Она проходится по мне, жаля своим мертвым холодом, нагнетая на меня ледяной ужас. Я не могу пошевелиться, так он сковывает меня. Будто бы пребывание в подземельях инквизиторов — это вечная предсмертная агония, которую я не могу остановить. Еще недавно я видела ее отражение в глазах своих жертв, не способных отразить атаку моих острых клыков и справиться с мощной челюстью, легко смыкающейся на беззащитном горле.

Пока сама не оказалась на месте более слабого, не способного побеждать…

Волк может продержаться без пищи куда больше, чем человек. Особенного удовольствия в этом нет, но в целом такое пребывание для нас вполне сносно. Фасции слишком хорошо осведомлены о звериной жизни и на меня тратиться не хотят. Но держат — на привези, не ведомо чего поджидая. И выпускают лишь, чтобы поиграть, в иной раз потренироваться выпустить наружу свою мертвею, насквозь прогнившую сущность.

А однажды я вижу ее. Асию. Она идет по коридорам катакомб — единственная имеющая здесь запах. Но мне вдруг кажется, что даже ее насыщенный приторно-цветочный аромат потух и угас во мрачном инквизиторском подземелье, и я едва чую его, слабо тлеющий следом за нари.

На секунду я испытываю сожаление от того, что мне не удалось ее убить. Не поквиталась… Упустила жизнь лживой женщины меж своих лап, ее невесомая душа в последний миг выскользнула из моих острых когтей. Я нанесла нари удар, но та выкарабкалась из того омута забвения, на которое должен был навлечь ее мой нож, стащенный в поместье Ларре Таррума.

Асия Бидриж внезапно поворачивается, будто ощутив прикосновение направленного на нее внимательного взора, и я замечаю ее взгляд. Силы были бы — вздрогнула. До того отчаянно пустым он выглядит. Лицо все изможденное, высохшее. Особенно выбиваются на нем торчащие острые скулы и покрытые трещинами, сухие губы, которые вдруг с надеждой неясно шепчут: «Помоги…»

Показалось? Нет. Но она тут же отворачивается, следуя за впереди идущим карателем. Только и развивается за спиной серый плащ…

Неужели ты думаешь, женщина, что я, оказавшаяся здесь из-за твоего злого умысла, захочу тебе помогать? Да и разве я в силах…

А сама снова пытаюсь слизать падающие сверху капли. До чего они сладки… Дурманят сильнее, чем лишающие воли цветы, растущие лишь на юге Лиеса. Если я когда-нибудь выйду отсюда, то выпью больше, чем смогла бы раньше только представить. Накинусь на воду, глотая ее так жадно, что она будет стекать по моей шее, делая шерсть противно-мокрой.

Вода… Мечтала ли я о чем-то больше, чем сейчас?

И Айсбенг, весь состоящий из нее, покрытый искрящимися снегами и прозрачными льдами, уже не кажется мне таким уж мрачным и страшным. Мой родной дом.