Снежный король

Долго после торга ехали мы с батюшкой по тракту лесному — уж дело к ночи пошло, а села родного все не видать. В дрему меня клонить стало, но я глаза таращу, боязно! Рядом-то с домом мы лес знаем, а тут мало ли что.

Помощники отцовы да дружина самострелы и сабли наготове держат: и разбойники озоровать в темноте могут, и стая волков напасть, а то и нечисть какая пугать начнет. Вот уже меж деревьев зеленые глаза лешего мелькнули, но батюшка лешего задабривал, регулярно носил ему в чащу хлеба с салом да самогона самого духовитого — и не трогал лесной хозяин отца. Вот стайкой кикиморы сучковатые пробежали, хихикая, волк завыл где-то, оборотень, наполовину оборотившийся медведем, побрел к малиннику… спокойно все было, в общем.

Но вдруг охнул батюшка, зашептались испуганно помощники, кобылка остановилась — и я, уже почти на тюках и свертках заснувшая, глаза распахнула. И увидела сквозь щелочку в возу ведьму, которая нам дорогу заступила: дряхлую, страшную, в лохмотьях каких-то, с носом крючковатым, лицом злобным, горбатую, на палку опирающуюся. Глаза гноящиеся она щурила, прямо на нас глядя.

Дурно мне стало от страха. А батюшка меня рукой к возу прижал и проговорил неслышно:

— Лежи, Марьюшка, не двигайся, не заметит она тебя!

Захехекала ведьма, руки потирая.

— Ох, давно я тут ждала, когда мне кто-то такой удачливый попадется, — проскрипела она, — такой удачливый, что даже неудача удачей оборачивается. Деньги к тебе так и льнут, старшая дочь красавица, младшая царя подземного жена… да только не страшен он мне, не указ, не указ! Э-хе-хе, — она закашлялась, — за что же у тебя удачу отнять, себе в здоровье перековать? А вот за что — не поздоровался ты со мной, невежливый ты, удача-купец!

— Да что ты, бабушка-ведуница! — не робкого десятка был батюшка, дружине знак подал не стрелять пока. Всяк знает, что ведьму убить — проклятие схлопочешь, а вот откупиться можно. — Я же молчу, потому что подарок тебе готовлю! Ткани лучшей, парчовой, — он достал из-за спины отрез и словно невзначай краешком меня прикрыл, — королевой в нем будешь!

— Обрезки мне, никому не годные, как побирушке, подбрасываешь? — плюнула ведьма. Я не видела теперь, только слышала — тканью батюшка обзор мне закрыл.

— Лучшее полотно с торга! — бойко ответил отец. — И монет золотых на монисто…

— Небось фальшивые, — прокаркала старуха. Закашлялась снова. Мне и дышать страшно, но и любопытство гложет. Стала я ткань потихоньку в сторону отводить.

— И жеребчика возьми лучшего! — махнул рукой батюшка.

— Погубить меня хочешь? Упаду, костей не соберу.

— Спокойный он, как сон в раю, — не унимался батюшка, — можно на нем спать, а он тебя как на перине будет качать. И седло самое дорогое отдам, золотом-жемчугами украшенное! Ай, хорошо седло!

Замолчала ведьма, дыша с посвистом, дары разглядывая. Я как раз из-под полотна выглянула краешком глаза — и ведьма вдруг захрустела пальцами, захехекала снова.

— Дорогой откуп за удачу отдаешь, купец, да только и капли он твоей удачи не стоит! Но развлек ты меня, торгуясь. Так и быть, не возьму с тебя ничего.

Яков Силыч вытер ладонью пот со лба.

— Спасибо, бабушка, — поклонился, на возу стоя.

— А возьму с дочери твоей, Марьи, что в возу прячется, — сверкнула черными глазами ведьма. — Пусть отдаст мне свою красоту да молодость, и тогда и богатство твое, и удача при тебе останутся!

Обомлела я, задрожала — вот как глупость и любопытство мне отозвались.

— Не бывать этому! — загрохотал отец и к ведьме обратился. — Хотел я с тобой по-хорошему, ведуница старая, да, видимо, по-плохому придется. А ну, прочь с дороги! — И он за поводья потянул, лошадь понукая двигаться. — Не отдам я тебе дочь свою, и удачи тебе моей не видать! Семь оберегов на мне заклятых, нет тебе власти надо мной!

Захохотала ведьма скрипуче, ударила клюкой в землю — и упал отец на возу недвижим, и заснул сном черным, проклятым. Я вскочила, трясу его, в лицо дую, слезами заливаясь. А старуха ближе ковыляет — охранники в нее стрелами целят, а стрелы от нее отскакивают.

— Пусть спит, касатик, — шепчет ведьма, — так удачу сподручнее забирать. И ее заберу, и красоту твою, Марья!

Я от страха схватила, что под руку попалось, в ведьму кинула — оказался то отрез кружев франгалианских, белых, как кипень. Накрыли кружева старуху, ну чисто невеста. Злодейка на руки свои морщинистые под кружевами посмотрела и давай хохотать — а я, пока отвлеклась ведьма, поводья дергаю. Но не идет лошадка, будто каменная стоит.

Ведьма смеялась-смеялась, да вдруг как захрипит! Руки с пальцами крючковатыми вперед вытянула, зашипела что-то: потекла от батюшки к ней удача золотой пыльцой. Но не успела старуха ее поймать — рухнула, в корчах забилась да и померла там же. Пересмеялась.

Тут же лошадка заржала жалобно и в сторону от бабки пошла, еле я вытянула, чтобы на тракт вернулась. Там же, на дороге, обложили охранники ведьму хворостом и сожгли, а пепел собрали и в реку выбросили — чтобы и духу проклятого на этой земле больше не было!

Вернулись мы домой. Только батюшка все спит и спит, и просыпаться не собирается.