"Снятся сны о Беларуси..." Загадка смерти Янки Купалы

Через час мы сидели в гостинице «Москва» в номере 414 у Янки Купалы. Все были рады встрече. Меня тешило то, что на этот раз дядька Янка был веселее, чем в первые месяцы войны. Да это и понятно — всех крепко взбодрило то, что гитлеровцев побили под Москвой и решительные действия на войне переходили в наши руки. Александр Трифонович, только что вернувшийся с Западного фронта, рассказывал о последних событиях и наших успехах, о боевом настроении фронтовиков. Янка Купала очень интересовался всенародной партизанской борьбой и очевидно гордился этим. Он даже прочел свое знаменитое стихотворение «Беларускім партызанам». Очень понравился ему отрывок из «Василия Теркина», который прочел Твардовский. Время от времени Купала все возвращался в разговоре к родной Белоруссии. Был в хорошем настроении. Надеялся скоро вернуться домой. Даже планировал, что он станет делать по приезде. Разумеется, вспоминал Левки. И мать, мать, которую он надеялся еще увидеть. Долго мы тогда засиделись у Купалы. Замешкались так, что и заночевали, потому что тогда ночью запрещалось ходить по Москве. Это было в самом конце июня, и назавтра он, прощаясь, приглашал нас:

— Хлопчики!.. Через несколько дней мне шестьдесят. Приходите ко мне, встретимся!»

К. Елисеев (художник-график, с которым познакомился Янка Купала в Минске в 1920 г. и дружил всю свою жизнь):

«По делам я зашел в редакцию белорусского журнала «Раздавім фашысцкую гадзіну», и едва я пробыл там несколько минут, как меня попросили к телефону: звонил Янка, который на несколько дней приехал в Москву и хотел немедленно увидеться со мной. Я сказал, что могу прийти не раньше чем через полчаса, и Янка стал уговаривать меня бросить все и идти к нему. Через две минуты я был уже у него в номере, который был полон гостей. К вечеру народ стал убывать, а когда в начале двенадцатого была дана воздушная тревога и ушли последние, самые упорные гости, Янка сказал, чтобы я оставался в номере, так как после тревоги меня в гостиницу уже не пустят, а нам еще нужно много-много поговорить. Таким образом я контрабандой заночевал у Янки… Беседа наша затянулась, и когда мы ложились, был уже четвертый час утра. Ровно в шесть меня разбудило радио, и я стал вслух выражать неудовольствие по этому поводу…

— Спать ты всегда успеешь, а сейчас послушай «Походный марш» Хачатуряна — стоящая вещь,— сказал с улыбкой Купала.

— Не люблю я маршей…

— Любишь не любишь — не в этом дело. Марш сейчас так же нужен, как и твоя карикатура в «Крокодиле», как мой «Хлопчык». Мы все делаем одно большое и очень нужное дело, нужное не только нам, а всей стране. Я вот слушаю Хачатуряна и люблю его, потому что чувствую, что мы дышим с ним заодно, боремся вместе против злобнейшего и ненавистнейшего врага, я слушаю «Походный марш» и чувствую, что я не один, что и я, и Хачатурян, и ты, и весь наш народ — мы едины, и все мы начали движение на запад, и теперь нас уже никто не остановит, и немец, раздавивший и разоривший мою Белоруссию, сам будет смят, раздавлен и уничтожен. Нас много, очень много; мы — сила, огромная силища, которую никогда не сломить никакому немцу, потому что делаем мы одно общее для всех нас, нужное всем нам дело…»

Далее Купала рассказал, как под Казанью, в Печищах, где он жил, встретил его местный житель и низко поклонился. В разговоре выяснилось, что этот житель знает Купалу — читал его стихотворения и узнал по снимку, помещенному в газете вместе со стихами. Потому и поклонился, как знакомому.

«Видишь ли,— продолжал Янка,— что мои стихи переводят на другие языки, в том числе и на татарский, это я знал, конечно, но что читатель — татарин, и узбек, и армянин, и чуваш — считает меня своим личным знакомым, это я как-то особенно почувствовал именно тогда, на берегу Волги, и еще тогда же понял, почему сибиряк или уралец с таким же упорством защищает мою Беларусь, с каким он защищал бы свою родную землю: вся советская земля для нас является родиной и всякий из нас пойдет на любые жертвы, чтобы защитить любой уголок ее. В этом наша сила, и отсюда моя уверенность в том, что скоро я снова увижу свою Беларусь свободной и цветущей, как когда-то, и ты, Костя, снова приедешь ко мне в Левки, и мы снова сядем с тобою на обрыве над Днепром…

Я слушал Янку и понимал «Походный марш» Хачатуряна…

Это было ранним утром 26 июня».

Значит, ни о какой смерти, тем более о самоубийстве, о чем кое-кто не только говорит, но уже и пишет (например, С. Янович в польском журнале «Литература в мире»), Янка Купала не помышлял. Он был занят совсем иными заботами — насущными, жизненными, творческими. Он мечтал об освобождении родной Беларуси, о том, как возвратится домой, будет там жить, работать.

28 июня, всего за несколько часов до смерти Янки Купалы, с ним встречался известный исследователь и переводчик белорусской литературы Е. Мозольков. Вот что он впоследствии написал: