Снимать штаны и бегать

– А говорите, я свое слово не держу… – скалился он. – Не трогайте его, пусть связанный сидит. Я же ясно сказал – не трогать!

Зинаида отошла на шаг в сторону и гневно прищурилась.

– Мразь! Его-то за что?! Он ни в чем не виноват! Боитесь, что он все расскажет?! Ха! Бойтесь! – понесло Зинаиду. – Отпустите несчастного Федула! Немедленно! Гад!! Вам на том свете все зачтется!

Последнее высказывание Крылова обидело.

– Нет, это, значит, я гад, да? А ваш Федул – жертва произвола, так, что ли?

– Так! Отпустите его! Он будет молчать, да, Федул?

Федул согласно закивал, опустив глаза.

– Да что вы? – дурашливо захлопал себя пистолетом по бокам Крылов. – Молчать он будет? А то я без вас не знаю! Конечно, он будет молчать! Еще как! Он ничего никому не скажет, потому что его давно нары дожидаются! Правда, Федул? Ну? Чего примолк? Расскажи, как ты Ульяну грохнул? А как Васильевых решил на тот свет отправить? Ну чего же ты?

– Федул, не поддавайся на провокацию! – заслонила его собой Зинаида. – Не давите ему на нервы, у него психика слабая.

– У него-то? А ну, Федул, давай, колись, – ткнул ботинком Федула Арнольдовича в колено Крылов, и тот начал послушно рассказывать.

Зинаида сначала слушала неохотно – мало ли чего может наговорить человек под дулом пистолета! Но с каждой минутой ее челюсть отвисала все ниже, волосы поднимались все выше, а глаза, выпучиваясь, становились, как у рака.

На дальнем, богом забытом хуторе с мудреным названием «Крольчихи» мужиков было совсем мало, да и те, которые были, спивались уверенно и стремительными темпами. Семья Семеновых не была исключением. У Федула Семенова и отец, и старший брат сами производили самогонку, а потому и потребляли ее сколько душеньке захочется. А хотелось душеньке много. Мать, Анфиса Ефремовна, маленькая невзрачная женщина, только крестилась, да потихоньку вздыхала, выставляя каждый вечер на стол бутыль с мутной жижей. Но перечить не осмеливалась. Во-первых, это на хуторе не было заведено – перечить мужикам, их берегли, лелеяли и ублажали, а во-вторых, она все же считала себя счастливицей. Как-никак у нее был постоянный мужик, что далеко не у каждой бабы имелось, да еще с таким диковинным именем – Арнольд, которое в любом миру не стыдно произнести. И мужик этот не бегал за чужими подолами, чужих детей на стороне не заводил, а потому Анфиса Ефремовна могла ходить по хутору с высоко поднятой головой. Правда, злые бабьи языки побалтывали, что и своих-то детей он завел с большим трудом, – настолько проспиртовался, что уже и не годен ни на что, ну да это они от зависти, надо думать… Во всяком случае, Анфиса чувствовала себя счастливой – и все тут.

– Вот, гляньте, какой у нас папка, – наставляла она сыновей, умиленно сложив ручки на животе. – Надрался, как боров, и спать. И никакие бабы ему не нужны, не то, что Колька Сушкин. Вот уж кобель, прости господи… Вы с отца пример берите, такими вертопрахами, как Сушкин, не приведи господь вырасти.

Николай Сушкин жил холостяком. От чего и когда скончалась его жена, все уже и забыли, но одинокого мужика все хуторские бабы окружали особенной заботой. Тот же в свою очередь исправно награждал хуторянок недюжинной рабочей силой и детьми. Его единственная законная дочь Рая имела с добрый десяток братьев и сестер, которые были точными копиями отца. Помимо детей, Сушкин иногда расщедривался и дарил особенно любимым дамам золотые украшения.

– Вон! – шипела мать Федула у печи. – Баданиха опять в новых сережках! А еще говорила, что с Сушкиным не якшается! Ну не бабы, а сучьи хвосты, прости господи.

И несмотря на то, что под боком Анфисы всегда был пьяный, но глубоко собственный муж, в ее словах сквозила зависть.

– Дык ему чаво, – махал рукой-лопатой муж, опрокидывая очередной стакан. – Ему-то не надоть, как мне, на бляшки энти горбатиться. Пошел, откопал, да и тащи бабенке, а уж она за ради этих висюлек расстарается. Слышь, Анфиса, я думаю – можа мне в город податься, а? Тожа буду деньгами звенеть да баб ублажать, а? Чаво скисла-то? А то, гляжу, на игрушки бабские у тебя глаза-то вона как полыхнули!

– Да сиди уж… На кой они мне… Да и не надоть вовсе, век без их жила, авось не помру без такой-то красы… – тут же успокаивала мужа Анфиса и торопливо наливала новый стакан.

Все эти разговоры не миновали ушей Федула. В семье хоть и считали его недоделанным – ни самогону хряпнуть, ни сосну завалить, однако ж парень кой-какой умишко имел. Он уже давно собирался удрать из хутора в город, тем более что и любимая его девчонка Сонька Рублиха перебралась туда еще в прошлом году и, говорят, даже устроилась неплохо – живет в общежитии, на портниху учится. Собираться-то собирался, однако ж и без денег далеко не убежишь, а заработать на хуторе не было никакой возможности. А тут какие-то разговоры – закопал, откопал…

– Мамань, а чего, у Сушкина клад, что ль, какой? – однажды спросил у матери Федул, когда его батюшка с братом, укушавшись самогону, храпели под лоскутным одеялом.