Снимать штаны и бегать

Когда полузадушенный Харитон Ильич, наконец, выбрался из заточения, толпа торжествующе взревела. В этом звуке слилось воедино много чувств и эмоций. Главным, конечно, была обожание свежеобретенного кумира Зозули. Присутствовал так же эстетический восторг от созерцания бронзового воина с шашкой в руке. Что греха таить – имела место и усталость от многочасовой пытки моросящим дождем и народным хором. Словом, рев у толпы вышел, что надо.

Галки наверху болезненно восприняли вызов и тоже показали, на что способны по части крика. Вышло тоже достойно и, к слову, очень похоже.

Чувствуя патетику момента, Харитон Ильич не мог смолчать. Он отчаянно напряг память и, выудив из нее хвостик подходящей цитаты, патетически воскликнул:

– Кто к знамени присягал… У оного до смерти стоять будет!

Толпа, напитанная дождем и возвышенными словесами, даже не заметила, что Зозуля взамен оригинальной мысли императора Петра нечаянно подсунул ей секрет мужского долголетия. Человечество долгие века билось над этим рецептом, но все-таки пропустило его мимо ушей. Толпе уже не важно было, что именно говорит Зозуля – любое его заявление воспринялось, как библейская истина, и поддерживалось продолжительным ревом.

Оглушенный Раздайбедин прижал руки к ушам и обвел толпу взглядом. Ему показалось, что все лица слились в одну большую яростно-страстную гримасу. Пользуясь тем, что на трибуне никого не осталось, Василий показал этой огромной тупой физиономии язык и сообщил лекторским голосом:

– Старинный русский праздник Холуин по праву считается одним из самых любимых и почитаемых в народе…

Неожиданно он осекся. На краю площади, там, откуда схлынула толпа, Василий вдруг разглядел еще одно лицо. Другое, непохожее на остальные, но такое знакомое и близкое. Он не поверил своим глазам, а точнее – очкам. Василий снял их, быстро протер от водяной пыли и водрузил на нос. Лицо исчезло. Но Василий уже кинулся с трибуны, не замечая ступенек. Он продирался сквозь толпу, выкрикивая:

– Елизавета! Елизавета!

Толпа бросала ему в спину:

– Куда прешь, чумной?!

Впрочем, эта мелочь не испортила толпе праздника. Славинские СМИ буквально задыхались в патриотическом восторге, описывая этот день по мгновениям, переходя от скорбных и торжественных к радостным и возвышенным. Харитон Ильич раздавал интервью направо и налево. Но читатель, вероятно, уже сыт по горло его мыслями и чувствами в этот день, а потому приводить здесь его речи не имеет смысла.

Для Зозули этот вечер окончился грандиозным застольем. По правую руку от него восседал Почетный гражданин Правого берега Андриан Эрастович Сквочковский, а по левую – Почетный гражданин Левого берега Вениамин Сергеевич Брыков. А потом, когда Харитон Ильич «пошел по рукам» (то есть, начал движение от стола к столу, принимая поздравления и осушая бокалы в свою честь), последние камни стены отчуждения между меценатом и скульптором рухнули. Поначалу Вениамин Сергеевич и Андриан Эрастович сидели плечом к плечу и рассуждали на легкие и приятные темы, вроде: «Да кто там разберет – Левого или Правого берега гражданин? Для серой массы – Почетный, он и есть Почетный!» А потом, по мере выпитого, меценат и скульптор уж вовсе уперлись лбами и перевели беседу на вечную тему:

– Вот скжи… Тымня увжаешь? Вот я ття увжаю!

– А я тте как пчетный гржданин гррю: я ття ще больше увжаю!

– Не-е-е-ет! Этто я ття увжаю!

Этому единению не мешал даже бас отца Геннадия, который из-за соседнего столика пароходным гудком тянул:

– Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина штаны…

Стоит упомянуть, что два других заслуженных человека, которых общественность Славина отметила высокими наградами, к концу вечера также смогли заметно сблизиться – пусть не идейно, но хотя бы географически. Дело в том, что поэт Шашкин не дождался известия о своем награждении. Обидевшись на всех и вся, он отправился домой упиваться своим горем. Под родной крышей поэт, выпив водки пополам со слезами, взялся за сочинение стихотворной посмертной записки.

Начиналось это произведение отменно сильной строкой: «А вы, надменные потомки!». Но дальше дело не пошло, поскольку у Александра Александровича закончилась водка. Свои запасы он пополнил в ближайшем гастрономе. Но, выйдя на крыльцо магазина, поэт не смог держать в себе разочарование, помноженное к тому же на бунтарский дух, присущий, как известно, всем творцам. Крыльцо вдруг показалось ему трибуной, а несколько бродячих собак и бродячих старушек – благодарной аудиторией. Поэт хлебнул водки прямо из горлышка и воодушевленно повторил свою пламенную речь о пользе молока предков, и несколько раз подряд прочитал гениальную Оду. Здесь же, на крыльце, он был задержан нарядом милиции, слегка поколочен для профилактики и доставлен в ближайший райотдел.