Снизу вверх

омичъ не зналъ, что на это сказать, а Миша совсмъ приподнялся, слъ и пристально глядлъ на товарища. Потомъ вдругъ сказалъ:

— Послушай, омичъ… вдь у меня въ деревн и теперь живутъ отецъ, мать, сестры… А я вотъ здсь и совсмъ забылъ ихъ! — Михайло говорилъ тихо, какъ бы боялся, что извнутри его вырвется крикъ.

— Посылай имъ побольше, — возразилъ омичъ нершительно.

— Да что деньги! — крикнулъ Михайло, — разв деньгами поможешь? У нихъ темно, а деньги не дадутъ свта!

омичъ чувствовалъ, что надо что-нибудь сказать, но не могъ. Оба нкоторое время молчали, но Миша вдругъ опять сказалъ:

— Знаешь, омичъ… ихъ вдь и теперь скутъ!

— Что же подлаешь, Миша? — возразилъ омичъ, вполн понимая, какъ глупо говоритъ. Онъ замолчалъ. Потомъ, видя, что Михайло не намренъ больше говорить, ибо опять легъ на траву внизъ лицомъ, онъ ласково дотронулся до его головы, лежавшей возл него.

— Пойдемъ, Миша, домой, — проговорилъ онъ. Михайло безъ возраженія поднялся съ земли. Къ удивленію омича, лицо его было совершенно спокойно, только апатично.

Тою же дорогой они пошли обратно. На этотъ разъ спшилъ омичъ, сильно проголодавшійся, а Михайло отставалъ, еле двигаясь, какъ раненый. Но когда они дошли, наконецъ, до первыхъ городскихъ строеній, Михайло поднялъ голову и смотрлъ по сторонамъ, что-то отыскивая глазами. Поравнявшись съ кабакомъ, двери котораго были открыты, онъ вдругъ остановился.

— Войдемъ! — сказалъ онъ, страшно блдный.

омичъ не понялъ.

— Куда? — спросилъ онъ.

— Въ кабакъ! — рзко выговорилъ Михайло.

— Зачмъ?

— Пить…

омичъ счелъ это за шутку.

— Что еще придумаешь!

— Не слушаешь? Ну, такъ я пойду одинъ. Я хочу пить.

Сказавъ это, Михайло Григорьичъ ступилъ на первую ступеньку грязнаго крыльца.

омичъ стоялъ, какъ пораженный громомъ.

— Чего ты, Миша? Богъ съ тобой! Стыдись! — тихо пролепталъ онъ.

Миша вздрогнулъ, посмотрлъ на дверь кабака, посмотрлъ на омича, и вдругъ лицо его облилось кровью. Онъ медленно спустилъ ногу со ступеньки, потомъ рванулся впередъ къ омичу и пошелъ рядомъ съ нимъ. омичъ былъ взволнованъ до глубины души.

А Михайло Григорьичъ, немного погодя, громко и во всю улицу расхохотался, но слишкомъ принужденно.

— А ты подумалъ, что и вправду я?…

Но омичъ пытливо оглядлъ его.

Домой Михайло Григорьичъ пришелъ нездоровый. Паша весь день ухаживала за нимъ, пока онъ не уснулъ нездоровымъ, безпокойнымъ сномъ.

Съ этого дня Михайло Григорьичъ сталъ испытывать хроническій недугъ, борьба съ которымъ иногда уже не по силамъ была ему. Обыкновенно, онъ былъ здоровъ, работалъ на завод, гд скоро для него очистилось мсто механика. Но вдругъ на него находило что-то непонятное, — онъ испытывалъ безпокойство, терялъ аппетитъ, волю, самообладаніе. Тогда, въ чемъ есть, въ рабочей блуз, въ выпачканной машинами фуражк, неумытый, онъ уходилъ на окраины города и направлялся въ первый кабакъ. Его влекло напиться. Но, подходя къ кабаку, онъ колебался, медлилъ, боролся, пока страшнымъ усиліемъ воли не одолвалъ рокового желанія. Иногда случалось, онъ совсмъ войдетъ уже въ кабакъ, велитъ уже подать себ стаканъ водки, но вдругъ скажетъ первому попавшемуся кабацкому завсегдатаю: пей! — а самъ быстро выбжитъ за дверь. Иногда эта непосильная борьба повторялась нсколько разъ въ роковой день, и домой онъ приходилъ измученный, еле живой. Паша узнала все и нжно ухаживала за нимъ. Черезъ нсколько дней онъ поправлялся, работалъ и, попрежнему, гордо смотрлъ. Недугъ возобновлялся черезъ мсяцъ, черезъ два.

1883