Снохождение (СИ)

Земля ещё раз вздрогнула, будто кто бил её исполинским молотом. Сновидящая львица духа несколько раз обернулась на месте, но кроме леса не было ничего. Вдруг при следующем повороте она заметила льва, что стоял поодаль, в десятке шагов; он словно поджидал нужного мгновения, чтобы подкрасться сзади, и лишь только её осмотрительность позволила вовремя разоблачить его намерение. Лев был привлекательным и страшным одновременно: очень высоким, большим, с хищной прорезью глаз и бесконечно уверенно-нахальной улыбкой, приглаженной гривой внушительной длины, темноватым. Кроме того, он оказался совершенно и неприлично нагим, но в руке держал большой меч; значительно больше, чем Миланэ видела в жизни.

Чего врать: Миланэ сразу чуть притрусила и заосторожничала при виде такого самца, причём не от явного страха, а от чистого инстинкта самки, зова крови, готовая следить, слушать и внимать тому, что он будет делать-говорить. Словно учуяв её зажжённую кротость, тот улыбнулся ещё нахальнее и пошёл прямо к ней:

— Ты воззвала к Вестающей, милая? Ступай ко мне, проведу.

Миланэ не стала этого делать, а вместо встала полубоком, недоверчиво, обвив лапы хвостом, будто молодая и стеснительная маасси. Лиша-аммау — так зовётся эта классическая поза, которая в среде Ашаи-Китрах считается манерной и наивной одновременно.

— Корись! Ты зовёшь моих вернейших вестниц, моих служанок, моих рабынь. Ты сама надлежишь к самкам, что ублажают меня. С детства надлежишь! Сюда! Ко мне!

— Не хочу к тебе, — ответила Миланэ.

Он помотал головой и свершил броский жест рукой, будто она сказала нечто крайне глупое и неприличное.

— Силы ты берёшь от меня, — приближался он. — Свой огонь ты берёшь из меня. Не строптивься, услужница. Подойди ко мне, я так тебе велю — соединишься со мной.

— У меня есть тот, к кому я подойду, — ещё тише молвила Миланэ.

— Поклянись в верности мне — Ваалу! — дочь Сунгов, безгривая!

Лев встал перед ней, навевая страх.

— Служанка, что решила отрицать хозяина. Неслыханно. Сейчас я укажу твоё место. И я пощажу тебя, если вовремя отбросишь глупости. Криммау-аммау передо мной! Пади ниц.

Ещё миг — и он набросится на неё. Наверное, чтобы душить. Как Арасси.

Вдруг это очень разозлило Миланэ; нет, не так — привело в дичайшую ярость. Она так пытается найти Вестающую, чтобы доказать ей, чтобы поговорить с нею, чтобы спасти своего Амона, а этот жалкий и тщетный фантазм, пытающийся прослыть ужасно-могущественным, мотается у неё под хвостом. Тщетно всё! Не достать и отсюда Вестающих. Пожалуй, не может она достичь их вообще — что-то ей неведомо. И это всё он, он повинен, этот недоносок духа, жуткое творение глупых и слепых душ, ухвативший чужие, чистые души; ему служат его лучшие дочери, Вестающие, его именем прикрываются и властвуют над Сунгами, имея всё, что имеют. Это он удушил Арасси, что не сумела сопротивляться, не сумела сжечь свою веру в сердце.

Миланэ он перестал быть страшен — он стал отвратителен. Он даже не был достоин того, чтобы вытащить кинжал. Она присела к земле этого мира и тут же возле ладони явился светящийся камушек, ведь самый жест презрения — бросить камнем.

— Уходи прочь, не дерзи мне, львина.

Задрожала земля, раздался жуткий звук, будто обрушивается всё живое и неживое. Лев-фантазм весь вспыхнул огнём.

Но Миланэ бросила в него камнем, и хотя между ними было не более пяти шагов, казалось, он летит невероятно долго. Перспектива и расстояние вдруг безумно изменились — оказалось, что лев находится далеко, невероятно далеко, вокруг нет никакого леса, они в воздухе, а внизу — чёрное море; красное небо и красные облака. И он явно желает утопить её в этом тёмном море, и на самом деле это — смертельно опасная игра. Но брошенный светлый камень вдруг превратился в сверкающее копьё, длинное и яростное, бешено-неудержимое. Оно сразило этого льва, и кем бы он ни звался — Ваалом, духом Сунгов или ещё кем — сам пал в то море, которое уготовил для этой львицы-сновидящей.

Всё вокруг опустело; это алое небо и огненные облака напоминали о чем-то высоком, древнем, строгом и простом, но Миланэ уж не успела ничего додумать и сделать, потому что стала падать вверх, вверх, вверх…

Поэтому она не вставала с кровати и совершенно обновленным, чистым взглядом взирала на окружающее: углы комнаты; пол и потолок; мебель; пыль в воздухе. Кралось в душе ещё тихое сомнение: всё или ещё нет? Дома я или ещё в ином? Да что тут скажешь. Всё-всё-всё это было как-то слишком. Всякая мысль растворялась, так и не дойдя свой законный путь до конца. Неизвестно, сколько бы дочь Андарии оставалась спокойно-недвижной, как тут в дверь постучались.

— Да, — спокойным, ровным голосом отозвалась Миланэ.

Это Раттана, обеспокоенная, что хозяйка так долго спит; некогда она уже была предупреждена, что сон Ашаи вообще не следует прерывать, но здесь волнение преступило запрет.