Снохождение (СИ)

Теперь должно быть прощание с покойным: каждый должен подойти и сдержанно попрощаться с ним любым способом: поцеловать, пожать руку, просто посмотреть, в последний раз подарить какую-нибудь маленькую вещь. Но Миланэ и его делать уже не будет. Пришла она, конечно, очень поздно, потому получилось невпопад, ведь прощание делается до завивания в ткань, и по чину, та, кто ведёт обряд, то есть Миланэ, должна тоже попрощаться с покойным. При таком прощании руки покойного должны быть свободны, с ним завиваются все прощальные вещи. Миланэ хорошо видит — неискушенные в ритуалах, эти львы и львицы с Оттаром успели попрощаться: под тканью заметны его прощальные подарки; по сути, она может вот прямо сейчас отказаться вести обряд, ибо вроде как не имеет права этого делать. И должен его вести любой или любая из тех, кто попрощался. Но не она.

«Уж точно, иная бы на моём месте, дурёха, ушла прочь или сделала заново прощание», — подумала Миланэ, преклоняясь у лап Оттара. — «Запросто».

В среде Ашаи-Китрах хорошо известно, что многие ученицы за время учёбы ни разу не вели траурных церемоний, в виду того, что такое ответственное служение наставницы отдают весьма неохотно, во избежание глупостей и конфузов. Такие ученицы, превратившись в сестру-Ашаи, знают проведение такого обряда только на сухих словах; первые разы они чувствуют себя неуверенно, а потому строго и упрямо следуют заученному ритуалу.

Но сегодня Ваал помог этим скорбящим — с ними Миланэ.

Миланэ преклонилась перед Оттаром, и вокруг воцарилось робкое молчание.

Мансура на поясе больно впилась в ребро.

— Ваал, солнце нашего духа, — сказала ученица первые слова и сделала заминку, чтобы присутствующие осознали и вместе подхватили воззвание, — утешение наших сердец, в тебе мы пребываем, сыны сильные, дочери добрые. Без радости собрались мы, так прими печали наши, дай нам мощь нашу, прими Оттара нашего, дай нам память нашу. И если настанет наш час, то укажи нам Нахейм.

Встала. Вот как неудобно преклоняться в свире. А в Сидне — целых три пласиса, прямо в сундуке, друг на дружке. Глупая моя голова. Могла и взять хотя бы один.

— Вспомним: что мы не сказали, что мы не сделали для Оттара.

Осмотрелась вокруг, всматриваясь каждому в глаза, потом обернулась, чтобы увидеть тех, кто позади. Так полагается. Тут не только можно что-то в последний раз сказать покойному, но также от его имени объявить слова, которые он велел передать.

Вокруг молчание. Никто ничего сказать не хочет.

Только Миланэ приоткрыла рот, как прозвучало:

— Упокойся мирно, Оттар. Ты был хорошим львом. Конечно… конечно, я скажу, ты свою жизнь… ты жил разным, поступал по-всякому. Но Ваал свидетель, что ты не был плохим.

Все зашевелились; говорящий в неловкости замолчал — его почему-то стали одёргивать.

Кто ещё? Никто? Что ж. Пора на сожжение.

— Нахейм ждёт сына Ваала, — молвила Миланэ.

В повозку впрягли лошадь и все медленно отправились в путь. Миланэ вместе со Нраем, который начал указывать путь, пошли впереди. Вообще-то, Нраю, по суевериям и традиции, не стоит идти впереди, это должен делать лишь тот, кто ведёт обряд; но в этом случае нет выбора, ведь Миланэ попросту не знает пути. На повозке не сидел никто, лошадь ведут за поводья — суеверие. За покойным пошли все остальные.

Ворота закрылись, как и двери в доме.

— Далеко? — тихо спросила Миланэ.

— Есть немного, — ответил Нрай-ла.

Миланэ чувствует, как к ней твёрдо прижимается мансура.

Небольшая, темно-уютная улица — уже пуста; в небе витает предчувствие рассвета, и звёзды уже бледнее. Медленнее ступай. Ещё медленнее. Далеко-далеко ещё вздымаются огненные стрелы в небо, но тухнут они быстро и внезапно, не успев достичь неба; эти стрелы похожи то ли на мираж, то ли на знак.

Усталость водопадом обрушилась на Миланэ, рассеялась по телу томлением и лёгкой волной. День взял своё, измотал с одной стороны, а потом ночь тихонько крадёт силы с другой. Хочется сесть и прикорнуть где-нибудь, чтобы никто не тревожил, а ещё лучше — обнял. Ведь хорошо ходить по сноподобному миру не в одиночестве, а ещё с кем-то. «Снохождение». Да вот оно, хождение во сне — идём все вместе, и живые, и мёртвые, в плену вечного сна. Всё вокруг: и небольшие, и плетеные заборы, и неровная земля под ногами — не совсем настоящее, словно придуманное вспышкой чьего-то фантазма. Лёгкие тени начали бегать по всему вокруг, мерцая.

Вот он какой, подлунный мир.

Взгляд не может остановиться на чём-то одном, вдруг всё темнеет, а потом начинает переливаться странным внутренним светом; Миланэ прекрасно осознаёт то, как твёрдо идёт по земле, вперёд, на сожжение, и то же время сознание с дрожащим шумом отплывало назад, словно отставая от тела; и вот Миланэ, очень медленно и неуверенно изумляясь, понимает, что смотрит на себя саму сзади; а потом — резкий толчок, теперь ещё большая странность: она словно стоит на голове у себя же над головой, а весь, такой далёкий подлунный мир печали и огней Ночи Героев — вверх тормашками.