Снохождение (СИ)

И что видела ученица-Миланэ в своих прошлых сновидениях, что испытала? Да ничего такого. Недолгие вспышки осознанности. То походишь среди странных домов, то полетаешь надо морем. Нахлебаешься страха, когда в сновидение входишь и когда выходишь из него с шумом, хотя вроде осознаёшь, что всё — игры ума, игры души, неопасные, нереальные. Но он всё равно очень глубокий и весьма трудный, этот страх. Много раз засыпала с целью очнуться во сне, найти Ваала — и однажды нашла яркий источник света над колодцем, что излучал тепло и благость. Нашла, значит. «Вот видишь, Он пришёл в таком образе», — так объяснила Хильзари. Несколько раз лёгкой душой бродила вокруг кровати, выкатившись посреди сновидения, полного грёз, прямо в обыденный мир. Даже раз вылетела в окно и смутно, но видела, что происходит снаружи; правда, очень быстро всё наполнилось какими-то яркими пятнами и светящимися нитями, и Миланэ проснулась с бешено колотящимся сердцем. Вообще, у неё после каждого сновидения у неё так билось сердце.

Её сновидения оказывались только ярким сном, в котором она могла осознавать себя, вспомнить о себе; а вещи хоть и воспринимались очень живо, но оставляли чувство неуверенности, изменяясь при всякой её мысли, всяком намерении, так что после пробуждения не оставалось сомнений — мирок этот полон шатких декораций и туманных иллюзий ума.

Всё так.

Но Миланэ недавно кое-что запомнила:

…Так многие зовут снохождением лишь то, что я назову блужданием среди грёз. Да, истинно так, с этого всё начинается да иначе начинаться не может.

Но только очнувшись среди сна, не обретаешь ты иные миры, не видишь их, но пленяешься образами, что дарит тебе разум из твоих желаний, из страхов твоих, из ожиданий твоих, из веры твоей, из памяти да ещё невесть чего; да ещё иногда ты летаешь вокруг своего тела, как заблудшая душа, не зная, что делать да куда податься. Но понемногу отринув мир грёз, ты, милая ученица, сначала попадёшь в тёмную пропасть меж мирами, а потом научишься ходить по ветвям древа миров…

Хотя… А хотя. Мало ли что можно написать. Бумага всё стерпит, всё-всё. Сегодня напишу, что земля покоится на трёх черепахах, а завтра — что по лесам-полям бегают бесшёрстные обезьяны. Какой с меня спрос? Сто не поверят, да один поверит.

— Вон, вон площадка, Ваалу-Миланэ. Видишь?

«Ладно. Подумаю-пойму потом».

— Вон наш этот… как это… тофет.

— Не наш, а Оттара.

— Ах, ну да, ну да… Бедный Оттар.

Кладбища в Империи — круглой формы, кроме разве что стихийных и военных погребений. Они редко бывают большими: фамильные склепы и погребение в землю мало кто может себе позволить, да и не всем положено. Большинство следует ритуалу сожжения, поэтому на кладбищах всегда есть несколько круглых площадок окружностью в сто один шаг, ни больше ни меньше.

Миланэ встает недалеко от центра, возле тофета — прямоугольного сооружения из дерева в львиный рост.

— Нраю стоит отойти. Спасибо, — поблагодарила Миланэ за указанный путь, легко дотронувшись до его плеча.

Он ничего не ответил и отошёл усталой, согбенной фигурой в сторонку. Он помнит, что в этом круге нельзя говорить никому, кроме того, кто ведёт обряд сожжения.

Шесть львов переложили тело Оттара с повозки на вершину тофета. Все, кто пришёл, встали в круг.

Теперь надо обойти тофет, и Миланэ пошла. Это нужно не только для того, чтобы, согласно ритуалу, алой краской оставить маленький след с каждой стороны, но и проверить, прочно ли стоит тофет, правильно ли сделан, не завалится ли слишком быстро. Но здесь можно особо не беспокоиться, здесь их быстро и добротно делают мастера. Они, как правило, дожидаются траурную процессию, но сегодня, по очевидной причине, этого не сделали.

Дело тофетного мастера — малопочитаемое, однообразное и мрачное, но очень прибыльное. Брат отца — такой мастер, в небольшом городке недалеко от её родного селения. Миланэ хорошо знает, что даже в бедных провинциях за тофет не берут меньше двухсот империалов, а в Марне наверняка около пятисот; в Праздник Героев цена взрастает, наверно, до целой тысячи.

Раз. Два. Три. Четыре. Круг завершён.

Теперь — преклонение, которое в церемониале поз и жестов именуют криммау-аммау. Именно в честь этой церемониальной позы именуется один из трёх дисциплариев. Присесть на правую лапу, левая будет опорой. Опуститься, не быстро, но и не медленно; главное — плавно. Пяту правой не поправлять, изначально ставь лапу правильно. Правую руку к сердцу прижать, левую — вперёд, полусогнутую. И лапы одновременно с руками, одновременно!

Миланэ вспомнит: ходит Ваалу-Амалла, строгая и вообще малоприятная наставница церемониала и этикета, между рядов учениц, у каждой находит недостаток, ошибку, своевольство; она имела обычай на такие занятия ходить с тонкой палицей и ею тыкать там, где, по её мнению, всё ужасно. «Слишком раболепно», «когти лап в стороне, лапа в стороне!», «Айни, ты сжалась вся, как котёнок», «руку выше».

Все рано или поздно начинали тихо ненавидеть занятия по церемониальным жестам. Раз-два-раз. Руку выше, руку ниже. Не как хочется, а как надо.

Миланэ закрыла глаза.