Снохождение (СИ)

По давней традиции, патронат вступает в силу лишь на рассвете следующего дня, а не сразу после согласия Ашаи. Но вообще, Миланэ удивилась, насколько Ксаала хорошо разбиралась во всех тонкостях, и надо было признать, что супруга сенатора отлично подготовилась к Церемонии Обращения.

— Красивой ночи, Ваалу-Миланэ.

— Тихой ночи, Ксаала.

«Ксаала готовилась. Они готовились. Это не было спонтанным решением. И Синга здесь ни при чём», — подумала Миланэ, садясь в ландо.

А ещё она с досадой подумала, что прощание получилось чересчур простым.

========== Глава VIII ==========

Глава VIII

Хильзе, не перебивая, слушала рассказ Миланэ. Потом, изумлённая, лично захотела убедиться, что Даром Обращения оказалась чудовищная, совершенно баснословная сумма: двадцать тысяч империалов золотом. Всячески рассматривая золотые, Хильзе в удивлением подозрения бросала взгляды. Никогда она не слыхала, чтобы кому-то отдавали такой большой Дар, а тем более — дисципларе-ученице, которая ещё не прошла Приятия. И Миланэ тоже не слыхала. Вообще, обычным Даром считались тысячи две-три империалов, очень хорошим — пять.

Посудачили, поболтали до глубокой ночи.

— Правильно сделала, что согласилась. Везучей ты крови, Миланэ, — так сказала подруга, и впервые в жизни Миланэ услышала от неё нечто похожее на зависть.

Тут же Миланэ вернула ей долг за пласис, хотя Хильзе почему-то начала вяло отказываться.

Утром, как и было обещано, явился посыльный с письмом патроната, которое предназначалось лично для амарах Сидны. Дождавшись его, Миланэ сразу отправилась в магазин Храмса; дочь торговца, она понимала, что покупательницу для её пласиса найти будет почти невозможно, а потому без трудностей смогла сбить цену:

— Безупречный пласис… — вздохнула, поставив свёрток на прилавок. — Я бы смогла забрать его прямо сейчас, только у меня есть только тысяча и восемь сотен империалов. Как жаль…

— Что ж. Пожалуй, мы сможем уступить, — управляющий магазином даже не стал торговаться для приличия.

В Сидне подруги умрут от зависти.

Ко всему управляющий подарил игольницу, ту самую, на которую она с безответным воздыханием смотрела всего лишь пару дней назад.

Пришла домой, собрала вещи; свира, кнемиды, сирна, серьги, кольцо, стамп; тепло попрощалась с Хильзе, пообещав вскоре приехать; уехала с пойманным извозчиком на Площадь Тирза Третьего, большое и шумное место на севере Марны, куда прибывали и откуда отбывали все дилижансы; села на скамейку (какой-то добрый сир галантно уступил место, и Миланэ со всей вежливостью поблагодарила его), поставила скатку вещей возле себя, проверила, плотно ли закрыта сумка, где лежала немаленькая сумма денег, и стала ждать полудня.

На этот раз она уедет напрямую в Сарман, безо всяких сложностей, речных путешествий и пересадок. Двести льенов расстояния. Два дня дороги. А оттуда к Сидне хвостом взмахнуть, можно даже пешком пройтись, или кто подхватит.

Пока приехал её дилижанс, успела съесть большую конфету на палочке, поговорить о пустяках с нотаром, который, как оказалось, тоже ехал в Сарман, и попыталась предсказать погоду на завтра.

А сейчас вокруг — мягкая, нежная погода. Ни холодно, ни жарко; ни влажно, ни сухо. В самый раз.

Дилижанс прибыл, и попутчики оказались таковы: тот самый нотар, с которым завязалась беседа — Миланэ села возле него, у окна; престарелый, тощий лев, который подслеповато глядел на мир и держал на коленях небольшую деревянную коробку, отчего-то не разместив её сзади, и он находился напротив Миланэ; мать с юной дочерью-подростком, очевидно, из сословия ещё не очень богатых, но подающих надежды купцов; у обоих был недоверчиво-испуганный взгляд, мать беспрерывно копошилась в своей котомке; какая-то совершенно серая, незаметная личность, сидящая по диагонали от Миланэ, судя по одежде — как бы самец; воин с тяжёлым взглядом, то ли дренгир, то ли миллис, в видавшим виды тёмно-красном плаще, тяжёлых сандалиях с большими шнурами, поножах до колена и кожаных наручах; Миланэ, глядя на него, вдруг поняла, что он слегка пьян, но его усталая потертость хорошо скрывает это; удивительно, но восьмое место было свободным, что пошло на пользу воину — тот небрежно развалился на сидении.

Миланэ повесила сумку на крючок возле дверей. Вообще-то, там огромная сумма денег, так её размещать — весьма опрометчиво. Тем не менее, выбора у Миланэ не было: в поясной кошель семнадцать с лишним тысяч империалов, хоть и золотом, не умещались, а держать сумки на коленях всем Ашаи-Китрах запрещено этикетом. Ашаи — не базарная торговка.

Потрясла серебряным браслетом по привычке, закинула лапу за лапу и начала смотреть на площадь.

«Теперь Тансарр — мой патрон. О кровь моя, это значит многое. Это меняет жизнь».