Снохождение (СИ)

— Прайд хальсидов — лишь часть Гельсии. И то, лишь второй по величине. Все остальные продолжают верить в великую богиню-мать. Впрочем, что я рассказываю, наверняка Ваалу-Миланэ может поведать об этих вещах куда лучше и больше.

— Не так уж лучше и ненамного больше, — улыбнулась Миланэ, пожимая плечами. — В дисциплариях мы не слишком заостряем внимание на варварском вздоре.

Именно так положено говорить: «варварский вздор». Это не её слова, она должна так говорить, ибо только такое небрежение чужими взглядами согласуется с аамсуной.

— Я удивлена, что нечто подобное произошло в Гельсии. Обычно у них очень спокойные верования и ровное отношение к миру; тем более, что среди их аристократии принято тянуться в нашей вере, хотя она им недоступна. Сжечь себя ради своих иллюзий — это, скорее, нечто в духе Востока.

— А что, на Востоке тоже такое есть? — удивлённо вскинул брови Тансарр и даже смахнул прочь прядь гривы.

— Нет, именно о таком не слыхала, но это вполне в их духе, вот те же сумасшедшие шамхаты с реки Нкан… Почти каждый прайд имеет сонм своих богов, сложных мифов, сказок, поверий. Там можно совсем голову потерять; некоторые светские учёные любят в этом покопаться, но это недостойно Ашаи.

— Да какая разница, во что они верят, в конце концов? — махнул рукой Синга. — Их веры бессильны, они могут до скончания времён верить, что происходят от бога грозы, но бросаться молниями так и не научатся.

— Во-первых: кто знает? — улыбнулась Миланэ, поворачивая в ладонях кубок. — Во-вторых, их верования для нас ничтожны, но на их жизнь влияют самым решительным образом. Так что иногда полезно знать такие особенности — они могут идти нам на пользу.

— Например?

Ашаи-Китрах никогда не должна заминаться в разговоре, стесняться речи, мямлить; Миланэ ничего не оставалось, как вмиг что-нибудь придумать или вспомнить, что на ум придёт.

— У меня был случай на Востоке…

— Сиятельная была на Востоке? — почти в унисон спросили супруг с женой.

— Мммм… Да.

— О, я не знал, что дисциплар отсылают на Восток! — Тансарр изумлённо смотрел на Ксаалу. Та кивнула, мол, ещё как отсылают.

— Я не могла увильнуть от этого служения, — сказала Миланэ, словно оправдываясь за плохой поступок. — Ашаи-Китрах не увиливают. Да и мне предполагалось там быть в первую очередь: я знаю траурный церемониал, неплохая игнимара, фармация… Шансов избежать не было.

— И сколько Ваалу-Миланэ там провела?

— Четыре луны.

— Так а что за случай? — заинтересовался Синга.

— Однажды наш легион отправил обоз в тыл, взять припасов. В лесу на него напали драаги. И… одна львица, что была в обозе, в самом начале боя убила их вожака стрелой в шею. Драаги сразу убежали, и поначалу я не знала, почему.

— Струсили они, да?

— Отнюдь. Это те ещё… — Миланэ не сразу подобрала эпитета. — Те ещё звери. Дело в том, что львица для них — нечто достойное и презрения, и сожаления одновременно; самка — это нечто очень жалкое по их мнению, даже неодушевлённое, пригодное только для охоты и рождения; погибнуть от рук львицы для воина-драага примерно то самое, что… хм, идти по лесу, споткнуться о сук и разбить всмерть голову о пенёк. Если бог войны допускает смерть вожака от такой нелепости, то дело явно не сладилось, нужно разворачиваться, а богу стоит принести жертву побольше.

— Как занимательно… — Тансарр очень оживился, бросив и еду, и вина, вовсю начав внимать дисципларе. — А что сиятельная думает о войне на Востоке?

— Как таковой войны я не застала. Полагаю, что там многое изменилось за эти три года…

— Тансарр… Не сейчас, — властно подняла ладонь Ксаала и, кашлянув, поглядела на Сингу. Тот с явной неохотой встал, бросил подушку и подошёл к дочери Сидны:

— Спасибо за ужин. Меня ещё ждут неотложные дела. Ваалу-Миланэ, — приложил он руку к груди. — Отец, мама. Простите.

Тансарр три раза похлопал в ладоши.

Вошёл лев, но не прислужник из дхааров (а Миланэ заметила, что в доме прислуживают именно они), а управляющий, который ранее встретил её. Он подошёл к сенатору и торжественно протянул какую-то вещицу, больше всего похожую на кошель. И сразу удалился.

«Это ещё что? Снова они за своё! Говорила же: не возьму! Да что им до этих денег, всё ими не измеришь-то! Так, идёт ко мне…».

Но далее всё произошло, как во сне. Тансарр отдал супруге эту вещицу, подошёл к Миланэ, близко-близко, и его тога дотрагивалась к её колену, и во взгляде у него было нечто странное: то ли печальная надежда, то ли тихая решительность. Вдруг он — как понимать? — встал на колено и протянул к ней руку смелым жестом, а Миланэ невольно подхватила от неожиданности подол пласиса, навострила ушки, а рот чуть приоткрылся от удивления. А ещё Миланэ замечает всевидящим глазом самки, что супруга Тансарра поднялась с места, с неким многозначительным вздохом, играя вещицей-кошелем, и проходит к большим окнам, что напротив; она смотрит на огни фонарей на улице, где почти ночь.

Всё успела передумать Миланэ, всё предположить, удивляясь странным поступкам четы патрициев; от неожиданности забыла изобразить хоть какой-то жест, да и так сидела, держа правой рукой пласис.