Снохождение (СИ)

— Безусловно, — сопротивляясь её ладони, чуть угрожающе сказал он, и это могло быть как истинной правдой, так и чистой ложью.

Её внимательный, влажный взгляд. Вытянула палец с коготком, дотронулась к его носу.

— Так давай за него выпьем. Ему будет приятно.

— Выпьем, — согласился он, а рука уже с голодной жадностью обхватила всё её бедро.

Миланэ неловко взяла кружку со стола, с покорностью взглянула на то, что осталось допить и вздохнула, жарко выдохнув через рот.

— Хайдарр, я тебя предупреждаю, как… ай… как Ашаи. Убери оттуда руку, — сжала она лапы, вертя кружку так и сяк, — убери немедленно…. Ты плохой, — ещё раз несильно оттолкнула его щёку. — У нас ничего не будет. Продолжишь — возьму сирну, я могу, негодяй, я знаю. Я сказала тебе слово, дала тебе… слово…

Она вдруг закрывает глаза, прячет свой мягкий влажный взгляд при свете свечей, и начинает пить вино, улыбаясь, но не как подобает по приличиям, не как всегда, а пьёт так, как мать в утренних лучах, как пили множество львиц Андарии до неё, и будут пить впредь; это родовая память, память рода, символ плодородия и приглашение к нему; ручейки вина излились по небольшому подбородку, утекли по шее и спрятались где-то под ночной рубашкой, а некоторые, не выдержав своей тяжести, падали сверкающими каплями прямо на неё. Он внимает этим каплям, а потом дерзко приближается, обнимает за талию так, что аж перехватывает дыхание, и хватает за подбородок, сжимая, желая так утишить-усмирить. Миланэ чувствует его дыхание у себя на шее и вся замерла в ожидании… в ожидании… в цепкой хватке, в ожидании.

Так и желается с ним ещё играть-подразниться, отталкивать-приманивать его, и она даже делает слабенькое движение, словно бросаясь к столу, где сирна, но силы предают Миланэ; наконец, она закрыла глаза, прислушавшись к жаркой волне по телу оттого, как Хайдарр слизывает капли, что остались у неё на шее, на подбородке, на груди, и каждый поцелуй отзывался волной, волной-волной… я должна сдержаться, не следует, мне не надо этого, пусть он не знает, ему нельзя…

Миланэ больше не могла сдержать стона и вся растеклась-отдалась, она приняла всё, чему должно быть. Хайдарр понял и увидел это молчаливое согласие самки; он мгновенно сбросил с себя всё лишнее и прижал собою к кровати, не давая шансов на спасение, словно опасаясь, что она вдруг сбежит, сверкающе смеясь.

Чувствуя на себе сильную, приятную тяжесть льва, Миланэ обняла его, приложив ладонь к его затылку и шее, скрытых в непослушной гриве и чуть сжала их; она, Ашаи, знает, как это нравится львам, она всё знает об ощущениях тела, ведь Миланэ очень хорошо ощущает телесность и понимает её язык, это талант Миланэ, как и игнимара; да, именно поэтому Ваалу-Миланэ — одна из хороших мастериц стальсы, телесного лечения, ещё проще — массажа; одна из лучших среди целой Сидны. Дар от рождения, дар от матери, дар рода, а потому она никогда им не гордилась, даже втайне, как например, игнимарой — принимала этот дар, как есть… Как есть, как есть… Я принимаю тебя, Хайдарр, я принимаю, я принимаю. Ты возьми меня, возьми-возьми, ай да зачем всё разорвал, плохой, для тебя ведь подняла руки, сдалась, чтоб снял прочь, а ты вон какой алчный-нетерпеливый, мой негодяй, возьми меня, да, мой лев, вот так.

========== Глава IX ==========

Глава IX

Сад, превосходный, изумительный сад есть у них дома, в Стаймлау, среди лесов-степей Андарии; Миланэ тосковала за многим, когда пришлось уехать в дисципларий (всего лишь в маленьких, юных, сияющих светом солнца двенадцать лет!) — и за матерью, и за сестрой, и за соседями, за молчаливым отцом, но более всего — за их большим, красивым садом. Нет, конечно, её отпускали домой, и надолго, но Миланэ как-то мало могла поймать ту самую пору во Время Всхода… Во Время Всхода там завсегда распускаются цветы абрикосов и вишен, яблонь и грушевых деревьев, и даже есть одно апельсиновое деревцо — некогда отец где-то достал, посадил, но оно прижилось плохо; точнее, взрастало, но плоды дарило кислые, как лимон; но пахло чудесно, и цветы были изумительны; вот сейчас она ходит и глядит на эти цветы, бесцельно трогая их. Вдруг подумалось: отчего я могу достать цветы рукой: то ли я так высока, то ли дерево стало меньше? И почему столь бесцветно-серое небо надо мною? Почему, почему, поч… ах… знаю… знаю. Понимаю.

Ваалу-Миланэ-Белсарра осозналась, пришла в себя, поняла своё место и свой сон; она — во сне. И тут же, легонько, медленно и плавно, даже без шума, она проснулась-выкатилась, миновав этот соннотрудный переход от забытья сна к яви, и просто поняла: я лежу с открытыми глазами и гляжу на странные узоры скатерти небольшого столика.

Тёмно-синие потёки и пятна на самой скатерти; для верности потрогала их пальцем, ощутила неприятную липкость. Вздохнула. Чернильница свалилась на пол, пролилось всё содержимое. Ужасно. Такие пятна извести невозможно.

Перевернули чернильницу. О небо, когда успели, когда ж это было? Ваал знает.