Я не стала ему перечить. Желания оставаться здесь не было, поэтому добровольно последовала за своим спасителем. Забирались мы по тропе долго и молча. Санеми передвигался слишком умело и быстро, поэтому ему, подавляя поток недовольных кряхтений, приходилось подолгу дожидаться меня. Иногда язва пробивалась сквозь его уста и выливалась на мою голову, когда я простодушно от неё отмахивалась и громко шутила. На что юноша строил озлобленное выражение лица в ответ, но я-то видела, как уголки его губ слегка подрагивали — то ли от смеха, то ли от порыва улыбок. А, если бы могла видеть его лицо, когда он отворачивался, то знала бы, что Санеми и вовсе ухмылялся, изредка забывая о своей сущности кактуса. Почти добравшись до вершины, юноша не выдержал и, повернувшись полубоком, схватил меня за запястье, но не сильно, помогая забраться. Я просияла и благодарно заулыбалась. Гора оказалась не крутой и не скалистой, да и не такой высокой, как казалась, но всё-таки доверия не внушала. Поэтому, когда мы уселись на голые камни, чтобы начать разговор, я неосознанно придвинулась к юноше поближе.
— Ты чего? Не липни ко мне. — Он отодвинулся.
— Да я и не липну. — И я вновь придвинулась.
— Прекрати трястись от страха и жаться ко мне! — шикнул Санеми и вновь отстранился.
— Я это делаю для того, чтобы тебе не было страшно! — Придвинулась.
— Ты… Ты! — И он сдался.
Вид перед нами открывался прекрасный: утренние лучи солнца обволакивали своими объятиями плодородные земли, усыпанные яркой зеленью и цветами. Постепенно маленький мир вокруг нас просыпался и заливался красками. Создавалось ощущение, что нет их, ночных кошмаров, только благодать и одухотворённость. Закрадывались привычные, спокойные чувства, как во время встреч с Кёджуро.
— Ты не изменилась, — решил завязать разговор юноша, не придав голосу привычной язвительности.
— А ты — очень. — Улыбка всё ещё согревала моё лицо.
Санеми понизил голос:
— Меня раздражает, что ты можешь приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится, — говорил он хрипло и с искрами во взгляде. — Да кто ты вообще такая?
— Я — Мэй. — По-лисьи прищурилась и резко потянулась к своему лицу, чтобы накрыть его ладонями, но, призадумавшись, вместо этого спрятала руки в карманах. Это был последний раз, когда я захотела скрыть своё лицо перед кем-либо в грёзах.
Его левая бровь слабо дёрнулась.
— Знаю я! — Лицо порозовело от эмоций. — Меня трясёт от тебя. Я не понимаю, что ты такое!
Сидел, пыхтел, кряхтел, весь из себя страшный и злой.
Я попыталась его успокоить и ласково спросила:
— Почему ты так взволнован?
— Я не взволнован! — И, похоже, он заволновался ещё сильнее, в нервном жесте облизнув сухие губы. — Просто не понимаю, почему это происходит именно с тобой. Всякий раз, когда я просыпаюсь, то не могу тебя вспомнить. Но стоит мне заснуть — вспоминаю. Назойливая, приставучая, дрянная девчонка, от тебя сплошные головные боли. Терпеть тебя не могу!
Санеми выплёвывал слова грозно и на выдохе, стараясь обвинить меня во всех грешных деяниях мира. Я уже и забыла, когда перестала трястись от одного его взгляда. Теперь мы говорили на равных. Ну, почти.
— А я, когда просыпаюсь, тебя помню. И никогда о тебе не забываю, — сказала осторожно, спокойно, держа ситуацию под контролем.
Недоверие отразилось на лице юноши, словно его пыталось убедить в своей живости привидение.
— Ты существуешь? Или я просто схожу с ума? — Он запустил пальцы в спутанные волосы, взъерошив их. — Слишком много мыслей о тебе, слишком много чести. — И заскрипел зубами. Пытался вновь уколоть и побольнее, да что-то получалось плохо.
Я ощутила дежавю, словно такой разговор уже проходил ранее.
— А ты как думаешь?
Санеми скользнул по мне серьёзным и даже оценивающим взглядом.
— Существуешь. Настоящая, наверное, — начал говорить он, но не смог угомонить свою внутреннюю вредоносность, поэтому добавил. — И откуда мне знать! Ты должна ответить на этот вопрос!
«А, может, он такой же, как и я? Правда… Живой?» — в надежде задумалась я. Такой же яркий, сверкающий мечтой, неудержимо рвущийся к новым горизонтам. Человек, в душе которого существовал маленький мир, окутанный своими историями и тайнами.
В минуты, когда добрая сказка грёз отступала, и меня одолевали дикие мысли, хотелось верить в чудо. Я уже не корила себя за тайные надежды, только изредка жалела, осознавая, как тяжело и сильно затягивали меня в водоворот робкие мечты. С каждым божьей ночью слабая вера по крупицам крепла в сердце, выстраивая между мной и грёзами нерушимые мосты.