СНТ

– Ну, не ради денег, конечно. Я боялся, что ты скажешь про деньги. Это высокое искусство, только и всего. Машина Тьюринга… Всё это глупости. Я придумал зеркало, в которое все вы смотритесь, – вот в чём дело. Не выдумать машину, похожую на человека, а заставить человека полюбить машину – вот задача. А все люди только и могут, что полюбить себя. Себя! Все любят только себя – и ты мне очень помог на первых порах, сначала нужно было много ресурсов, особенно с видео. Дома не сделаешь, а без изображения всё было бы скучнее.

– А что, теперь ресурсов не нужно?

– Теперь программа, как нормальный вирус, распределилась между тысячами машин и строит себя сама. Раньше она питалась мной, а теперь этими дураками. Любят резиновых, полюбят и двумерную. Вопрос – какую. При хорошем раскладе она будет жить вечно. Ну хорошо – долго-долго… Просто очень долго. Машины идеальны, всё портят только люди.

Когда приходится иметь дело с жадными людьми, всё идет прахом, и в этом беда. Но совсем без людей пока не получается обходиться. И что бы ты ни делал, появляются жадные люди, чистое искусство превращается в дрянную оперетку. Молодёжь – дрянь, все думают о деньгах. Одним из них меньше – кто заметит. Этот был очень жадный. Жадный, а жадность к искусству любви допускать нельзя.

Паевский поймал себя на том, что старается не смотреть на новый холмик у садовой дорожки. Разное он слышал в прежние годы о землеройных работах на природе.

Сосед потянулся, зажмурился на яркое майское солнце и продолжил:

– Мне в тебе что нравится, что ты не будешь пыхтеть у компьютера, как эти. Ты человек холодный, настоящий доктор наук. Наука требует прохлады.

– Какой я учёный… – скромно сказал Паевский, а сам подумал: рассказать или нет? И всё же посмотрел на свежий холмик. Метра два длиной, три куста роз. Многое могло под ними поместиться.

– Ну, учёный не учёный, а догадался. Да и сейчас понял всё остальное. Молодец. Что, ищут меня?

– Да с чего вас искать? Кому?

– Известно кому. За франкенштейнами нынче всегда охота. Знаешь, кстати, что Франкенштейн – имя создателя, а не творения? Моё творение вышло идеальным, потому что сделано из желаний, а не из скучного мяса с глупыми швами. Красота – это то, что каждый придумывает сам… Сейчас я думаю, что не надо было ни с кем делиться.

Паевский медленно отступил и вернулся к себе. Его колотила нервная дрожь – вдруг и его зачистит этот маньяк? Для чистоты своего искусства.

Он пил водку из горлышка и смотрел из темноты в соседские окна.

«Завтра, – решил он и начал запирать замки с особой тщательностью. – Завтра я зайду к нему и уверю, что я его не сдам. Скажу, что всё равно мне никто не поверит, я умею быть чертовски убедительным, например, я даже был убедителен на стрелках, где начинали стрелять при звуке треснувшей ветки. Акела состарился и научился волноваться, надо это прекращать. Любовь к жизни должна быть холодна и точна, как бухгалтерский баланс».

Он усилием воли заставил себя не подходить к клавиатуре и удивился тому, каким малым оказалось это усилие. Чёрт, кажется, страх сжигает любовь.

Поэтому он всё же сел за столик и проболтал со своей женщиной до утра. Она почувствовала что-то и денег больше не просила.

Она не косилась на его бутылку – и даже сама пригубила что-то из низкого стакана. Причём выпила так мило, что Паевский растрогался и примирился с новым знанием о своей любви, что подарил ему сосед.

Они стали выпивать, чередуя напитки.

Паевский проснулся поздно, уже к вечеру, и с непривычно больной головой.

Он снова подошёл к забору.

Первое, что он увидел за низким штакетником, были те самые два мента, что уже приходили к нему в офис.

Они хмуро уставились на него.

Впрочем, и кроме них, там народа хватало. Плакала восточная девушка в фартуке, что обычно убирала у соседа. Было видно, что плачет она не от страха, а на всякий случай, стараясь отпугнуть свои предполагаемые неприятности.

Присутствовал и сам сосед – только в виде чёрного пластикового мешка, что вынесли из дома.

Паевского позвали, и он двинулся в обход, чтобы войти через калитку.

Соседа нашла уборщица. Случайно или нарочно, она до сих пор не сняла резиновые перчатки, и они, ярко-желтые, выглядели деталью карнавала.

Оказалось, что математик висел на веранде уже довольно долго, и Паевский с некоторой дрожью подумал, что вчера вечером смотрел в эти окна, дрожа от страха, а сосед, уже тогда ставший выше на высоту табуретки, глядел на него мёртвыми глазами.

– Он оставил записку. Впрочем, будем проверять.

– А что в ней написано?

– Вообще-то, это нельзя рассказывать… Ну, в общем, какой-то бред. Пишет, что из-за любви.

– А это правда. Отчего не повеситься из-за любви? Раньше, правда, стрелялись…

Менты тут же засуетились и стали спрашивать, видел ли Паевский у соседа огнестрельное оружие. Тот даже замахал руками, объясняя, что имел в виду литературу. Бунин, там, Пушкин – тогда с оружием было попроще.

Менты успокоенно закивали.

А Паевский пошёл к себе – туда, где его ждала любовь, живущая в проводах.

Большой экран, хорошее разрешение.

Любовь постоянная.

Вечная.

(шар)