Сны

Зеленый Козел вновь стал вопить. Силы ему уже изменяли. Несмотря на отчаянные усилия свои отбрыкаться от противников, Лесовик был уже более чем на половину в воде, когда на помощь к нему неожиданно, как бурный вихрь, примчалась Бородавка, а за ней и мохнатый спутник ее. Первая тотчас же молча вцепилась когтями Водяному в лицо, так что донный владыка сразу выпустил ногу ее мужа, а медведь не успел даже протянуть могучую лапу свою, чтобы разворотить голову Белобрысому, как тот мгновенно булькнул под воду, куда еще раньше скрылся его господин.

Лишь два-три пузыря показались в этом месте со дна…

Зеленый Козел, смущенный и мокрый, выполз на берег и, дрожа, поднялся на свои голенастые ноги.

На месте недавней схватки лишь широкие круги расходились по воде в разные стороны да маленькие волны тихо хлопали о болотистый берег… Вдалеке вновь перекликнулись береговые кулики, и опять все стало тихо.

— Пойдем, бездельник, — строго сказала Лешему Бородавка и повела его прочь от Ярыни.

Зеленый Козел грустно вздохнул и виновато пошел рядом с нею.

Медведь шествовал сзади.

Из тростников кто-то смеялся им вслед тихим, журчание ручейка напоминающим смехом.

Белобрысый не замедлил донести Водяному, что видел, как Горпина ходила в Ярилину ночь на свидание с человеком, и слышал, как молодая русалка просила последнего помолиться за нее.

Это, по законам речного дна, был непростительный проступок. Желая сорвать на ком-нибудь злобу свою за шрам на щеке, полученный от Лешачихи, Водяник принял грозный, решительный вид и властным, злым голосом подозвал к себе Горпину. Когда русалка пришла и по выпученным лягушечьим глазам повелителя Ярыни прочла свой приговор, она не оказала сопротивления, не пробовала бежать, но послушно последовала за ним из омута в тростники.

Водяной произвел допрос и, услышав от девушки, что та действительно просила крещеного человека молиться за нее, пришел в ярость. Он схватил неподвижно и покорно стоявшую перед ним Горпину за волосы, ударил ее скользкой лягушечьей лапой по груди, по щеке и прошипел:

— Иди, негодяйка, прочь из воды, слоняйся между землею и небом и не имей ни пристанища, ни покоя!

Произнеся это заклятие, Водяник схватил обреченную русалку своими крепкими перепончатыми пальцами за бледную шею и задушил, подобно тому как лягушка-самец душит до смерти самку свою в любовном порыве апрельского дня.

Пыхтя и сопя, вытащил затем он на берег призрачно неподвижное тело Горпины подальше от воды и с торжественно-важным видом повернул обратно.

— Пусть другим неповадно будет, — ворчал он перед тем, как погрузиться в омут.

Брошенное им в осоке существо не было прежним тяжелым земным человеком. Легкое и почти прозрачное, было оно подхвачено первым же ветром и, подобно пуху болотных цветов, полетело, дрожа и колеблясь, над прибрежными лугами по направлению к Зарецкому. Там опустилось оно возле кладбища, где уже несколько лет было закопано в сосновом гробу земное тело Горпины…

Души не нашедших себе пристанища самоубийц не расстаются обыкновенно или с местом смерти, или с бренными останками своими и не отходят от них далеко вплоть до полного исчезновения последних или же — до срока определенной им «на роду» земной жизни.

Зарецкие девки (как их звали на одном конце села) или «дивчата» (как их именовали на другой его половине) собирались обычно на поседки в одну общую, нанятую у бобылки, довольно просторную избу. Приносили с собою дров, крупы, сала, варили кашу и пряли лен на взятых с собой веретенах. Туда же приходили парни с пряниками, орехами, леденцами, а иногда и с водкой. Порой вместе с кашей появлялась вареная курица, о происхождении которой никто не допытывался. Кто-нибудь брал с собою гармонику. Девушки пряли, пели песни, но больше чесали языки про отсутствующих подруг, баб или парней. Особенно доставалось за последнее время Максиму, которого давно уже не было видно на поседках.

— Аниска его совсем приколдовала, — говорила рябая и несколько уже засидевшаяся в девках Акулька. — На ночь его в черного кота оборачивает и в ногах, для тепла, спать укладывает.

— Ну, уж и в ногах, — усомнилась домна.

— Опоила она его чем-то, — высказала свое предположение молоденькая, первую зиму посещающая поседки Матрунька.

— А может, просто сглазила, — возразила Акулька, — да и мало ли чем и как приворожить можно: и наговором, и питьем, и куском, и след вынуть, и лягушечьей косточкой зацепивши…

— Акулька все эти средства сама испробовала, да у нее все не выходит. Никто не сватает, — шепнула Матруньке дружившая с нею соседка ее Зинка.

— Есть, говорят, и травы такие, что, ежели которая девушка их при себе носит, всякий ее, кого она только захочет, на всю жизнь полюбит, — вставила Ганна.

— Набери будущим летом, вечером накануне Ивана Купала, цветов иван-да-марьи, любистку до зари, завяжи все в пучок и иди тотчас в баню, да и парься там этим пучком. Очень, говорят, тело белым и нежным делается, и от парней после отбою нет, — сказала некрасивая лицом, толстенькая Варька.