Сны дочери Каменного Короля

Впервые приехав в столицу много десятков лет назад, он еще был невинен. Правил тогда старый Венамон. К его двору и был допущен будущий Изгнанник, там и процветал он скромно, и какая разница, что старик иногда задремывал на чтениях, а корона Дельты и Реки, внешне похожая на улей, опасно клонилась, грозя съехать ему на нос. Его покровителями могла быть блистательная знать, но самое главное — Наследные Принцы в шлемах с павлиньими плюмажами. Золото текло в одну сторону, лесть — в другую. Хорошая коммерция. Иногда он, как любой поэт, стремился к прекрасному. Иногда он даже его достигал. Золота текло больше. Король дремал, силы его угасали. И даже когда сердце старика однажды ночью вырвалось из груди кровавым выплеском — обстоятельства происшествия оставались загадочными, но от того не менее драматичными, — едва ли это способно было что-то изменить.

Неважно и то, что при дворе в то время обретался колдун — нелепый урод по кличке Месяц. Лоб и подборок его действительно сильно выдавались вперед, как рожки молодого месяца, а лицо поистине светилось, по крайней мере — в определенных затемненных покоях дворца. И при этом болезненном свете умирали некоторые дворяне и даже Принцы.

Даже когда приливом нахлынула и отхлынула война, даже когда с самим колдуном произошло нечто настолько странное, что в сравнении бледнела кончина самого Короля, поэт пытался убедить себя, что хоть все это и дает хороший материал для его работы, сам он далек от дрязг этого мира. Себя он видел человеком, бродящим ночами по берегам Моря Полумесяца. Он чувствует у себя на лице брызги тьмы, но знает, куда идти, и одежды его не намокнут.

Когда наследному принцу по имени Вагранес — самому энергичному из прочих — удалось прикончить соперников и захватить улей короны, ничего плохого поэт в этом не увидел. Упадок в королевстве сменился медленным расцветом. Сатрапы снова преклоняли колена перед Дельтой, а длань Великого Короля простерлась до самых дальних горных поселений. Если под сверкающей броней власти и билось темное и гнилое сердце, обмануться блеском легко. Даже в таких условиях поэт может серьезно работать.

Нет, поистине свою невинность он утратил в ту ночь, когда евнухи вынесли его из спальни в одной сорочке.

— Я должен одеться, — сказал он.

— Это совершенно не обязательно, — ответили они.

С некоторой внутренней дрожью он позволил им провести себя по темным коридорам, и вот уже солдаты распахнули перед ним широкие бронзовые двери, и он оказался в покоях самого Короля, залитых светом ламп. Повсюду были разбросаны золоченые подушки, развешаны золоченые занавеси. Среди полуодетых придворных, казалось, копошившихся друг на друге в тенях, словно клубки червей, сидел Король Вагранес — совершенно нагой, если не считать символов его власти: ожерелья из золотых пластин на груди и браслета на руке. Он не смутился — чего стыдиться королю перед простолюдином? Король поднял с пола вялую и бледную девушку (а синяки у нее на шее ярко выступали даже при таком освещении) и швырнул ее прямо в руки поэту.

Девушка была тяжела и холодна.

— Но Возвышенное Величество, она мертва.

— Не вполне, — рассмеялся Король. Затем открыл изукрашенную драгоценностями шкатулку — внутри бился крохотный огонек, очертаниями похожий на девушку, живая светящаяся статуэтка невыразимой красоты.

Король задул пламя с первого раза.

— А теперь займись с нею любовью и опиши ее в стихах.

То, что было у него в руках, застонало.

Но не в том состояло его преступление. В тот раз Король остался доволен результатом.

* * *

И тут Изгнанник увидел нечто совершенно нелепое.

Он вышел на обширное плато, раскинувшееся под неприступными Пятью Пиками. Под ним бежали облака, то пряча под собой весь остальной мир, то вновь являя его. По Нижним Долинам широкой блистающей змеей под лунными светом петляла Великая Река — она стремилась к далекому Городу Дельты, ко двору, куда ему самому теперь хода не было, как и на вершины Опрокинутой Ладони или к обителям богов.

В блистающем свете на голых камнях перед ним танцевала его собственная тень — но впереди поджидало его и еще кое-что. Изгнанник не привык такое видеть: выглядело это дико, словно жирный отпечаток пальца на изысканной гравюре. Чумазый мальчуган — он бы запросто сошел за нищеброда с улиц нижних городов или далекой и бурнокипящей столицы. Пятнадцати ему еще явно не было. Шапка темных нечесаных волос, нежное бледное лицо, круглые совиные глаза. Босиком (но как же он лазит по этим горам?), одет лишь в дырявые штаны, оборванные у колен, да тунику-безрукавку из той же марли — ветер уже истрепал ее в клочья, и мальчуган был почти наг. Он же совсем замерз, он давно должен умереть от холода…

Изгнанник замер. Его плащ трепетал и громко хлопал на ветру.

— Ты? — крикнул он. — Из?..

Но мальчуган лишь поднес палец к губам, призвав его к молчанию, а потом сложил ладони чашей и показал ему. Внутри билось маленькое пламя — горело, несмотря на яростные порывы ветра. Горело, как изящная танцующая девушка.

* * *