Сны дочери Каменного Короля

Мальчик опять свел вместе ладони и загасил пламя в них. Потом положил руки на стол. У них теперь осталось лишь пламя свечи — оно горело ровно, но тень Дочери Каменного Короля неистово плясала по стенам. Бледные руки оборвыша блестели под свечой, точно покрытые пленкой испарины. Щуплое мальчишеское тело в тени явило Изгнаннику тлеющие поперечные шрамы, что говорили о страшных ранах. Обычный ребенок от таких должен был умереть уже несколько раз. Но Изгнанник смирился с тем, что мальчик необычен.

— Разве тебе неведомо, что колдуны перемещаются во времени иначе, нежели обычные люди? Для колдуна годы и даже столетия — просто череда снов, причем не обязательно в той же последовательности, которую воспринимаете вы. Путь колдуна труден. Он наполнен болью. Но завершить его очень сложно. Если колдун ранен, он исцеляет себя волшебством, пока все тело его не превращается в ветхую одежонку, на которой больше заплат, чем прежней ткани. И даже умере, колдун продолжает жить — как мой отец, а он неимоверно стар, по-прежнему живет во мне. Я убил того, кого ты называешь Месяцем, сто лет назад. Он остался в моей душе — лишь крохотной частью того множества, из коего состоит Секенре, ибо я и есть Многие, я — Пожиратель Многих. В чем-то я похож на Смерть, которая пожирает всё. А колдун не старится, по крайней мере — телом. Он стареет, принимая в себя все больше и больше таких, как он, пока его изначальная личность не растворяется и, возможно, не исчезает совсем. Но кто-то — что-то — все равно от него остается: последний колдун на свете доживет до конца Времен, когда ему придется встать лицом к лицу с богами и потребовать воздаяния за все их жестокости, за самый акт творения. И вот такой отрезок времени, друг мой, Каменный Народ наверняка заметит. Именно поэтому Дочь Каменного Короля влюбилась в меня и завлекла меня.

— А колдун разве может любить?

— Говорят лишь, что ни один колдун не умеет плакать.

— А любить может?

— Мальчик Секенре — личина, скрывающая колдуна, — действительно может любить. По крайней мере, когда останавливается и вспоминает мальчика по имени Секенре, который некогда стал колдуном — скорее против своей воли, но это долгая история. И мне кажется, он умеет плакать. Но что тебе за нужда? Ты должен заставить расплакаться Каменный Народ.

— Заставить? Зачем?

— Иначе они никогда нас с тобою не отпустят. Оставят у себя на веки вечные, а для них она — примерно столько же, сколько нам нужно, чтобы вымолвить одно-единственное слово.

Секенре встал и протянул что-то Изгнаннику. И вышел за дверь. Лунный свет вновь на мгновение ослепил поэта. Дверь закрылась.

Когда глаза Изгнанника вновь привыкли к полумраку, он поднес предмет к свече. Сложенный пергамент, под личной печатью Вагранеса, Короля Дельты и Реки.

Изгнанник постучал краем пергамента о стол, но открывать не стал. Вместо этого взял перо, заткнул пузырек с чернилами и свернул манускрипт своей последней рифмованной мольбы и сложил все в экритуар, однако нераспечатанное послание и ящичек брать с собой не стал, а направился к двери с пустыми руками.

Ни единой тени не танцевало больше в комнате. Изгнанник был один.

Он задержался на пороге, полуприкрыв глаза, погрузившись в думу. Нет, это не сон. Больше. Я заслуживаю того же. Он попробовал придумать, от чего Каменный Народ может расплакаться, — как это ни странно.

Изгнанник открыл глаза и дверь одновременно, и на краткий миг, в одно мгновение ока, успел охватить взглядом общий зал таверны внизу. Слуга королевского посланника в кричаще-яркой ливрее поднял голову и заметил его на верхней площадке лестницы, затем отвернулся со скучающим видом и направился через весь переполненный зал взять себе еще кружку выпивки.

И вновь лунный свет ослепил Изгнанника — он карабкался вверх на пронизывающем ветру. Рядом, но чуть выше, по скалам полз Секенре — но вот он оступился и соскользнул чуть ли не в объятия Изгнанника. Мужчина (хотя действительно ли он старше?) поймал мальчишку (а мальчишка ли он в самом деле?) — тот дрожал от холода и напряжения. Изгнанник обернул его тело своим плащом, и дальше двое пробирались меж валунов уже бок о бок — пока вновь не вышли к Каменному Народу. Те при виде их шевельнулись — медленно, величественно, едва заметно глазу.

Черные орлы парили кругами над их головами, перечеркивая крыльями Луну, отбрасывая на всю землю огромные тени.

Секенре сел от Изгнанника поодаль, сжавшись в лунном свете от хлесткого ветра, обхватив руками колени. Его ноги были грязны и изрезаны от восхождения. Изгнаннику он показался на вид очень хрупким — точно человечек, сваренный из прутиков нестареющего железа, которому суждено впереди еще очень долгое время.

Танцуя, Дочь Каменного Короля нагнулась к мальчишке и нежно провела ему по щеке. Поразительно — он заплакал. Она — нет.