Сны дочери Каменного Короля

И тогда, хорошенько все взвесив, припомнив все приемы риторики, которые он только знал, Изгнанник заговорил — нет, возопил сквозь вой ветра в расселинах, не слыша себя. Он кричал о коварстве Великого Короля, о его жестокости и многих преступлениях — чудовищных, зверских, — о святотатстве, о покушении на богов, людей и на саму природу. Говорил он страстно — чувств своих он еще никогда не осмеливался открыть, еще с тех пор, когда сам был юн, наивен и невинен. Но теперь в голосе его звучала дерзость и вызов: Смотрите, вот я, кто стремится к прекрасному и зачастую достигает его, несмотря на это, должен мириться такими вещами, осознавая их опасность. Не довольно ли этого, чтобы и сами камни заплакали? Неужели я не заслуживаю лучшего?

Говорил он, конечно, совсем не это, но это то, что он говорил на самом деле, и даже он сам это знал.

И последнее, о чем он успел подумать, — старая шутка придворных: Будь искренен, хочешь ты этого или же нет.

И тьма была, как удар дубинки по голове.

* * *

В комнате таверны тень Дочери Каменного Короля трепетала на стенах и потолке, словно темная ночная бабочка.

Вновь вошел трактирщик, громыхая кружками на подносе.

— Господин?..

— Мне требуется еще немного времени.

— Быть может, вы пожелаете остаться на ночь? В такую погоду, с такой яркой луной, было бы лучше…

Изгнанник нетерпеливо пристукнул запечатанным пергаментом по краю стола. Трактирщик вышел.

Здесь же был и Секенре. На сей раз Изгнанник не заметил, как открылась дверь. Но всю комнату затопило холодным сырым ветром, смердевшим грязью и распадом.

Секенре воздел огонек в своей ладони.

Тень Дочери Каменного Короля трепетала где-то впереди на приземистых квадратных колоннах, что, казалось, подпирали собой весь мир. Из тьмы у них над головами сочилась слякоть и слизь. Где-то поблизости текла река, воняя смертью.

Мальчуган свободной рукой уцепился за руку Изгнанника — в другой ладони он держал огонек. Мальчишеская рука на ощупь была холодна и жестка — но не каменна. Они шагали по бесконечной черной грязи, пока жижа не заляпала их с ног до головы, и часто проваливались в топь по колено.

Они вошли в огромный промозглый зал, уставленный рядами обезображенных саркофагов, где сильные верхнего мира превращались лепечущих, пускающих слюни и вопящих идиотов и клоунов.

И узрели они Великого Короля Вагранеса — тот стоял, скрестив на груди руки, в своем саркофаге, и на лице его играла дерзновенная улыбка.

— Ну, Поэт, что скажешь? — надменно произнес Король.

Изгнанник взглянул на Короля, затем — на Секерне. На секунду задумался, хотя. По правде сказать, уже начал что-то понимать.

Из-за этой заминки вышло так, что именно мальчик, поднатужившись, одной рукой сдвинул тяжелую крышку, и саркофаг захлопнулся.

Великий Король завизжал от ярости и отчаянья.

Грохот крышки звучал окончательно — будто закрылась Дверь Вечности.

* * *

Среди залитых светом Луны горных пиков эхом ему отозвался гром.

* * *

— Короли — просто поденки, — промолвил Секенре. — Они на Каменный Народ впечатления не произведут.

— Поденки?

— Такие маленькие насекомые, они обитают на болотах. Живут один день, и это день для них — вся жизнь: они летают, спариваются, интригуют, борются за те власть и славу, за которые обычно борются насекомые, и, вероятно, по-своему стремятся к той красоте, к какой способны стремиться. Они воспевают свою историю, надеются, что их запомнят, ибо для самих себя они живут полной жизнью, достойной воспевания и запоминания. Но все равно их жизнь — один-единственный весенний денек, а для людей они — просто мошки, зудящие над ухом.

* * *

Изгнанник стоял перед Каменным Народом, а Дочь Короля танцевала.

Слова потекли из него сами. Поэт раздулся, уже готовый взорваться, в нем вскипал прилив, гигантская волна слов и воспоминаний, легенд и славных гимнов. Он попробовал передать им всю трагическую историю мира, все бедствия человечества с начала времен…

Успел произнести он от силы две фразы — а потом тьма обрушилась ему на голову, грохоча.

* * *

— Так вы остаетесь, господин? Я бы вам советовал в такую ночь, как сегодня, — сказал трактирщик. — Быть может, вам угодно угоститься хлебом и сыром из ящика под стойкой. Угощайтесь…

— Надолго я не задержусь, — резко ответил Изгнанник, постукав по краю стола сначала пером, затем — запечатанным посланием.

Он подошел к двери, и при лунном свете, пока они ползли вверх по склону, Секенре сказал ему:

— Расскажи им о своей Ошибке, о своем Преступлении, своем Грехе или как там ты его называешь. Ты должен им об этом рассказать.

— Не могу. Я дал слово.

— Очень хорошо. Тогда — всё…

— Не могу…

— Вот именно.

Он молча стоял перед Каменным Народом.