Сны дочери Каменного Короля

И пришла тьма. В комнате таверны трактирщик громыхал кружками на подносе. Тень танцевала. Трактирщик сказал, что не станет запирать дверь, и пошутил: тут все равно нечего красть, кроме этих жалких кружек. А кроме того, кто осмелиться выйти наружу в такую непогодь?

Трактирщик вышел.

Секенре постукал запечатанным посланием по столу — но не раздраженно, а будто отстукивая ритм того, чего Изгнанник слышать не мог.

Тень мерцала.

Изгнанник заплакал:

— Моя Ошибка, мой Грех, мое Преступление… Ведь я спрашивал себя, как можно совершить преступление, живя среди преступников — а теперь спрашиваю себя, как вообще я мог думать, что это имеет какое-то значение, какое значение имеет мое слово чести для тех, кто о чести не имеет представления… Ошибка моя была некой гордыней. Великий Король отвел меня в сторону среди гробниц, под городом, где он правил мертвыми и мучил их, — и сказал мне: «Я вижу, в тебе живет возможность невинности, несмотря на все мои попытки совратить тебя. Она горит, подобно пламени свечи — вдали, во тьме, но горит негасимым пламенем, и я не могу его загасить. Это оскорбление непростительно. Убирайся с глаз моих долой! Я ссылаю тебя на самый край Земли! Вон!» Ибо в глубине глубин души своей он знал, что все люди на свете внутренне растленны, что зло — естественная тьма, кою свет человеческой добродетели — или невинности, или красоты — может рассеять лишь на краткий миг, да и то отбросив гигантские тени. А тени эти и есть Смерть, поскольку жуткие Титаны Теней есть тени, отброшенные богами и, в конечном итоге, — смерть самих богов. На том и стояло собственное волшебство Короля, в том и состоял источник его могущества и тирании. Видя свет в сердце своего придворного поэта, он боялся — и потом сослал его в изгнание. Поэтому истинный грех Изгнанника — в горделивой лжи: Изгнанник не мог признаться, даже самому себе, что он потерял этот свет из виду много лет назад, если вообще когда-то видел его.

— Ты будто говоришь о ком-то другом, — заметил Секенре.

— Это и есть кто-то другой. Я — ничто. Мне нечего сказать Каменному Народу. Я не смогу заставить их плакать. Всем и впредь будет на это глубоко наплевать.

— Значит, ты не сможешь спастись от них.

— Мне даже не хочется от них спасаться. Все это не имеет значения. Мне нечего сказать.

— Тогда встань перед ними и не говори ничего.

— Я уже пробовал.

— Нет, — произнес Секенре, постукивая пергаментом, но уже чуть медленнее. — То гордое молчание было сродни сотням томов. Оно было каким угодно — но не пустым. Теперь же встань пред Каменным Народом пустой, и пусть тебя заполнят их слезы.

— Зачем?

— Этого объяснить я не могу. Неужели обязательно должна быть какая-то причина?

— Нет, — ответил Изгнанник.

Они подошли к двери. Блистающий лунный свет затопил комнату, и комнаты больше не осталось, а они карабкались по жестким камням на пронизывающем ветру, и свете луны огромные черные орлы накинули на них своп тени, и снизились плавно, и подхватили обоих своими когтями: Изгнанника — за волосы, плащ и толстую одежду, Секенре — прямо за плечи, пронзив его плоть так, что по спине и бокам мальчишки заструилась кровь. Орлы вознесли их до самых вершин, что жили своей жизнью, а Каменный Народ меж тем исполнял свой величественный танец. Орлы отпустили их, Изгнанник и колдун рухнули вниз. Дочь Каменного Короля вытянула руки и поймала их в ладони, где до краев плескался пламенем лунный свет. И прошептала им. Она шепнула им единственное тайное слово, что Каменный Народ произносит целую вечность, — оно и составляет всю их речь, но даже боги никогда не слышали его. Для Изгнанника же, которому все безразлично, то было просто слово. И Дочь Каменного Короля несла их в ладонях, шагая по земле или облакам, или, быть может, танцуя по горным вершинам, с одной на другую, пока не упокоила их на каком-то берегу. Звезды на нем мерцали пеной шелестящего прибоя, а неисчислимые эпохи миновали в несколько мгновений, и горы мира вздымались и опадали, и плескались об их ступни, как волны океана.

И там, под какую-то музыку, что Изгнанник и Секенре слышали еле-еле, она танцевала и смеялась, как всегда — проказливая шутница.

А ветер дул. И было очень холодно.

И там Изгнаннику явились видения самих богов: они, как дети, плескались в каменных волнах, плавали и смеялись, а потом выныривали, мрачнели, переговаривались между собой, идя по берегу; они сражались с Титанами, вожделели друг к другу, пировали, старели и умирали, и погребали их в земле, а Каменный Народ смотрел на них.

Изгнанник понял, что и сами боги — лишь поденки. Как люди, как насекомые.