Сны Единорогов (СИ)

«Вот будет умора, если он на самом деле придет к черной пропасти — она же его засосет и даже горстки пыли не оставит! — стуча ногами по полу, сквозь слезы веселья хмыкал Валет. — Надо же такое придумать, Леко!»

Червленый пес, растягивая в ухмылке клыкастую пасть, ластился к коленям мальчишки, гортанно рыча:

«Я всё ради тебя сделаю, милый мой Валет».

Проигранное и переигранное видение, взорвавшись пыльцой с крыльев озимой фейной моли, иглами вонзилось в тело, растянув кожу да заиграв на той хохочущий граммофонный вальс.

Ноги Тая подкосились, подогнулись, пальцы, сведенные судорогой, намертво впились ногтями в ладонь. Оглушенный, ослепленный, видящий повсюду лица обманувших и растоптавших недругов, он твердо, порывисто шагнул навстречу дому Трех Старух.

Насланная злость закручивалась спиралью подводных раковин, бурлила, переливаясь, в крови, выплескивалась наружу раздробленными вскриками, жалкими всхлипами, едва сдерживаемым рыданием, зашитым в полоску кровянисто поджатого рта…

Спустя несколько шагов по мокрой высокой траве, кажущейся Таю не зеленой, а ядовито-красной, с трясущихся губ юноши слетели первые проклинающие слова.

Сейчас, под понукающим картавым весельем запертых в погребе ведьм, он ненавидел лживого мальчишку с холодными синими глазами. Ненавидел с такой силой, что старуший дом, напиваясь, рос, кряхтел, ломал все цепи и оковы, сковывающие темные уголки наговоренными ржавыми петлицами.

Ненавидел так люто, что самый опасный, самый страшный и самый древний замок, разломившись пополам, с глухим звоном обрушился, рассыпавшись о взрытый пол…

Из погреба, стремясь к сгущающемуся сметанной чернотой небу, взметнулось ликующее завывание освободившейся, наконец, ведьмы.

========== Сон шестой. Незавершенные дела ==========

Валету думалось, что он умер.

Умер не как в странном тенистом краю, где в минувшие дни чувствовал себя более живым, чем когда-либо прежде, а по-настоящему. Как в слышанных когда-то чужих историях и прочитанных книгах, как в дремучих людских страстях, заложенных в каждого смертного даже не на уровне памяти, а гораздо-гораздо дальше, гораздо-гораздо глубже. Вокруг смыкалась непролазная черная темнота, воздух, не нужный легким, душил, забирался в рот, прилипал к коже и вдавливающимся глазам. По спине текло что-то влажное, холодное, но непохожее на пот, кости внутри болели, стягивались, трескались, будто под свирепой челюстью лишенного зубов, но оттого не менее сильного железного дракона.

В тщетной надежде пытаясь ухватиться за невидимый и, наверное, не существующий мост, мальчик бился в агонии, кричал, звал на помощь Леко и Тая, зная где-то там, на дне замутненного разума, что ни один из них не придет. Сквозь визг мрака до его ушей еще доносились отголоски знакомого собачьего рыка, злостного гортанного лая и волчьего завывания; облик же Тая, красивого юноши со смеющимися бубенчиками ласковых глаз, таял и крошился, не желая оставлять от себя ни следа…

Но лишь благодаря последнему Валет, чей страх за потерю любимого соловья пересилил страх раствориться и перестать быть, сумел собраться и, оттолкнувшись от незримых стен, выбраться.

На меркнущем издыхании, собрав всю шаткую волю в кулак, мальчик отбрыкался от подползающей, норовящей схватить и утащить невесомости, имеющей кошмарный пудовый вес, и закричал, надрывая горло, представляя, что он — огромная пружина, проведшая долгие-долгие годы в состоянии болезненной сжатости. Вот нижние ее кольца распрямляются, вот с жадностью желанной свободы вспарывают затхлую атмосферу, вот весь он, целиком, обретши крылья и ноги скакучей антилопы, выбирается из сковавших оков…

Пружина, преодолев гнилую точку конца и начала, вырвалась.

Валет, издав кривой изломанный стон, больно ушибся спиной о поверхность пола, машинально хватил ртом обжегшего воздуха и, дернувшись, резко отворил повлажневшие глаза.

Потерянный, обескураженный, временно позабывший обо всем, что случилось и что ждало впереди, мальчик приподнялся, сел, протер ладонью ноющий затылок и пульсирующее иссиним синячным пятном правое плечо. Всё еще не понимая, что происходит, огляделся по сторонам, выхватывая из непривычной и отталкивающей обстановки новые и новые проявляющиеся детали.

Белые стены, покрытые толстым слоем неравномерно намазанной штукатурки. Такой же белый заляпанный потолок, старый деревянный пол, выложенный из потемневших трухлявых досок. Под потолком — пыльная люстра с единственной лампочкой, болтающейся в венке перерезанных проводов. В стене напротив — единственное же окно, забранное квадратной чугунной решеткой; отверстия в той настолько маленькие, что вряд ли получится просунуть в одно такое даже кисть. У противоположной от окна стены — широкая двуспальная кровать, заправленная грудой болезно-белых покрывал, одеял, простыней. На кровати, пугая острыми красными углами — небольшая прямоугольная картонная коробка, плотно закрытая крышкой, при виде которой Валета безотчетно передернуло.

Он не знал, что находится в коробке, но смутно помнил, что сам однажды положил в нее что-то…

Что-то очень и очень важное.