Сны Единорогов (СИ)

В гнетущей нервной тиши они поднимались ступенька за ступенькой на вершину сужающегося злачного пика, обнесенного глухим озимым склепом, зубьями прячущихся пока чудищ и смертогонными обрывами из застекленных кровянистых камней. Когда же преодоленные ступени остались за спиной, а ноги, подкосившись от усталости, едва соглашались удержать худощавый вес, как никогда приближенный к весу невесомому, фантомному, Леко, закрыв запнувшегося мальчишку собой, выступил вдруг вперед.

— Если ты собрался покинуть любой мир… — низко прорычал он, опуская голову и оголяя выжелтенные клыки, — сделай так, чтобы никто в нем не ждал тебя. Избавься от всех своих привязанностей, дитя!

Валет, ударенный этими словами прямо сквозь кости до слабого уголка ослабевшей души, пошатнулся, но спросить…

Спросить ничего больше не успел: площадку, до этого накрытую скрывающей разбрызганной темнотой, заполнил легкий серебристый перезвон — чарующий, мелодичный, механически-колдовской.

Всё громче и громче звон этот расползался по стенам, стелился по полу, взлетал к невидимому отсюда потолку, обрушивая с того клубы паучьей известки, трухлявого щепья и чердачной пыли. Потом из редеющей черни, вспыхнув неприглядной решеткой тюремного света, выступила знакомая дверь — дверь, за которой находилась комната, служащая Валету спальней. Единственная комната в доме, где в окна порой смотрело лживое солнце, и свет его — бледно-желтый, совсем не теплый — разгонял бряцающих костями буги-тварей, шатающихся со стонами и воями по бесконечным петлям лестниц и этажей.

В той же комнате жило еще одно существо, подобранное Валетом в поле, меж примятых от ног Короля-Оленя стеблей: крошечный шиншилленок, белый как снег или молочный утренний туман, с камушками чернично-синих глаз и снопистыми пушистыми усами. Зверек давно погиб, но Валет, уперто не желая признавать очевидного, держась за сохраняющееся в прежней красоте бездыханное тельце, лишь изредка по ночам предпринимающее попытки подняться на переломанных лапках, прятал его в страшном доме, где всякий рано или поздно терял остатки былого себя.

В том прежнем мире, из которого Валет однажды решился уйти, тот же самый белый шиншилленок тоже был с ним, неумело скрашивая болезненное седое одиночество…

Живой белый шиншилленок, что теперь, спустя кровавые лужи, непролитые слезы и попадавшие с неба звезды, не исполняющие ничьих желаний, спал в тоскливой мертвой кровати такого же тоскливого мертвого ребенка.

— Валет! — рык, перекрывший даже дребезжащий, всё возрастающий звон, хлестнул Валета с той безудержной ярой силой, что умеет крошить границы и останавливать смеющийся временной бег. Вместе с ним, треснув от самых оснований вверх по разорванным швам, развеялись и обманчивые чары, наложенные забирающимся в душу прогневанным домом. — Валет!

Мальчик, вяло тряхнув гудящей и плывущей против оси головой, ощущая всё будто во сне, что тоже приснился во сне, обернулся к рычащему рыжему псу, по чьим ощеренным оголенным клыкам, скатываясь желтовато-белыми валиками, стекала перловая пена.

Ничего не понимая, чувствуя себя безнадежно беспомощным зародышем, слишком никчемным еще, чтобы верно воспользоваться одолженным Вышним телом, он всё в том же сне во сне попытался пересилить себя, шагнуть к Леко. Уже протянул было ватно-пластилиновую руку, едва-едва касаясь кончиками пальцев жесткой вздыбленной шерсти на загривке, когда собака, резко повернув морду, с ошпарившей злостью взревела:

— Уходи отсюда! Убирайся вон! Живо!

Валет всё еще не понимал, но, сам того не осознавая, потерянно и испуганно отшатнулся назад. Леко, сделав еще один порывистый шаг навстречу нарастающему звону, идущему из накрытого сажей коридорного закутка, забил из стороны в сторону хвостом, готовясь вот-вот сорваться с места, впиться рвущими клыками неприятелю в глотку, пустить ледяную пахучую кровь, только вот…

Неприятеля не было.

Не было!..

— Леко…! Леко, что происхо… — и там же слова, оборвавшись глухим застрявшим всхлипом, намертво замуровались в перекрытом горле: по коридору, разом отразившись от полых и пустых перегородок, пронесся оглушительной волной хриплый враный смех. Зазвенело треснувшее стекло, пошатнулись отклеивающиеся доски, покачнулся горбатым бугром вздувшийся пол…

Неприятель, ловко морочащий глупого мальчишку, так и не научившегося отличать настоящее от подделки, был.

Были десятки десятков глазок попрятавшихся в темноте бугименов: цепляясь за доски кривыми скрежещущими когтями, разжевывая пространство и тишину, они личинились по стенам, висели вниз головами под потолком, крались позади вверх по лестнице, отрезая всякий путь к отступлению. Желто-лунные, красно-гвоздичные и черно-костные глазницы, лишенные зрачков и белков, следили за мальчиком и его верным псом, насмехались, корявились, дразнили…

Валет, испуганный и неподвижный, понявший, почуявший, но так и не увидевший, оторопью вжался лопатками в перестенок, расширившимися от ужаса глазами вытаращившись на мигающие огоньки чужого поджидающего присутствия.