Сны Единорогов (СИ)

Ноги, ощущаемые пластами сшитых лоскутных тряпок, набитых поролоном, почти не слушались, и мальчику пришлось плашмя, перекатываясь на брюхе, добираться до стены, чтобы, опираясь на ту, кое-как подняться на колени. После же, сглотнув застрявший в горле соленый комок, он медленно, оттягивая злополучную неизбежность, но неумолимо к той приближаясь, пополз к кровати.

Глаза тем временем продолжали метаться по господству пугающе-белого, то и дело возвращаясь к клетке забранного решеткой окна, и Валет не уставал недоумевать, почему находится здесь. И где оно, это «здесь»? В девственно-голых стенах ему виделись обрывки пестрых плакатов и расклеенных детских рисунков, за гнилыми досками пола таился коричневый линялый ковер, под тем — широкий пласт побуревшего от пыли и чужих шагов линолеума. Кровать должна была быть перевернутой вверх дном, полной неожиданных сюрпризов, вроде лежалой еды, деталей разломанных игрушек, обгрызенных пастельных мелков; ниже, под деревянным донышком, лукаво улыбаясь сине-желтыми сшитыми боками, перекатывался так ни разу и не пригодившийся футбольный мяч.

Окна не знали никаких решеток, потому что комната с рисунками и мячом располагалась на семнадцатом этаже двадцатипятиэтажного дома, и так удивительно, так здорово, так волшебно было глядеть по ночам на усыпанное звездами и созвездиями небо!.. Так грустно, пусто и странно оказалось, однажды придя со школы снова избитым, полным красных ручьев и капель, лететь из этого окна вниз, становясь сгустком красного уже полностью, целиком, всем своим поверженным бессмысленным существом. Только на сей раз — уже навсегда…

Валет, остановившись, дрогнул — в грудь его уперлась мягкая матрасная перина больнично-белой постели.

Пошатываясь, он сумел кое-как подняться, перетащив ослабшее тело на гору тут же просевших одеял. Пальцы, обернувшиеся неуклюжими новорожденными ужиками, наделенными собственной волей, но не умеющими толком с той совладать, потянулись к бумажному ящичку, перетягивая тот ближе, с осторожностью водружая между распахнутых коленок.

В закончившемся детстве у Валета имелась собственная коробка с сокровищами, куда складывалось всё хоть сколько-то загадочное и нетаковское, найденное вечерами на улице после того, как прочие дети разбегались по домам, нередко оставляя прозябать в одиночестве свои позабытые игрушки. Беспризорно бродящий Валет подбирал их всех — от потертой игральной карточки до сломанного солдатика, лишившегося в тяжелой битве головы и обеих рук…

Только на той коробке висел небольшой замочек, а сбоку, приклеенный к картону бумажным клеем, красовался желтый листок, на котором значилось неровными прыгающими буквами: «сундук с сакровищами», а на этой не было ни замка, ни листка, ничего вообще — лишь одна сплошная белизна, такая же пустынная, как и стены в новой чуждой комнате…

И коробка эта отчасти пугала.

Однако мальчик, промучившись, промявшись, но решившись, осторожно поддел пальцами края крышки, подковырнул, подтянул вверх…

Перед самым же концом, когда переслонку с загнутыми углами оставалось чуть-чуть сдвинуть в сторону, чтобы увидеть затаившееся внутри содержимое, комнату вдруг резко тряхнуло.

Валет, и близко не ждавший подобного — землетрясений он еще никогда в своей жизни не встречал, — рикошетом полетел на спину, врезавшись головой в гулко загудевшее деревянное изголовье. Коробка, двинувшись за ним следом, в полете отворилась, и на грудь мальчика, обдав окоченевшим стылым холодом, из глубины ее вывалилась шиншилла.

Мертвая белая шиншилла с темно-красной струйкой крови возле приоткрытого рта, успевшей напрочно вмерзнуть в истончившуюся пожелтевшую шерсть.

Тушка погибшего животного прожгла, прикоснувшись, сквозь одежду, проморозила кожу, обратила в лед кровь, кости…

Но Валет, не отыскавший сил ни уговорить, ни заставить себя пошевелиться, сбросить трупик да сбежать отсюда прочь, убито застыл; лишь руки его, сотрясаемые крупной дрожью, попытались бессознательно уцепиться за воздух, а в расширившихся зрачках захлестнувшим валом встал пульсирующий ужас.

Комнату между тем снова тряхнуло; посыпалась с потолка штукатурка, покачнулась, звеня побитым стеклом, одноглазая люстра. Часть досок в полу, расклеившись, провалилась, и Валет почувствовал, что еще немного, еще один такой удар — и кровать вместе с ним полетит в частично знакомую уже бездну.

Правда, благодаря тряске белый мертвый зверек подпрыгнул тоже и с глухим шмяком скатился с груди на постель; в бусинках его глазок, к страху мальчика не закрытых, остекленело выражение вечного да синего, как летний сон, безразличия…