Сны Единорогов (СИ)

Тяжело и неповоротливо, выныривая из одного кошмара и тут же с головой погружаясь в другой, Валет обернулся, держась непослушной рукой за матовый изгиб деревянных поручней. Глаза его отчаянно шарили по стенам, ступеням, скрытому туманом потолку, сереющему далеко внизу полу, но не находили ровным счетом ничего: дом по-прежнему представлялся пустым…

Представлялся, только мальчик теперь уже знал, что за игру тот вел.

Кроясь в незримой хищной тени, вездесущие преследующие призраки корчили оттуда рожи, глумились, изгалялись, подбрасывали безгоды и подстраивали ковы. Меняли местами лестницы, выращивали из ничего препоны, рисовали лживую правду смурыми красками, костяничным табаком да пущенной кровью. Оживляли всё равно мертвых мертвяков, стирали и заново воскрешали воспоминания — весь дом, весь этот мир радушно принимал изгоев из других уголков отлученных мирозданий, но выпускать — не выпускал. Никого. Никогда.

Канарейка, поднявшая бунт против клетки, чьи прутья гноились подкрашенной фломастером позолотой, становилась птицей опасной, возмутительной, достойной разве что наказания и еще более прочного, более безжалостного замка.

Надеясь выиграть хоть несколько минут до того, как черные твари повылезают из своих тайников, Валет, стараясь глядеть строго под ноги и никуда больше, теснее прижал к себе шкатулку-могилку и, вышептывая на ходу еще одну перевернутую молитву, обращенную к тому Богу, которого никто здесь не ведал, со всех ног помчался вниз. Он перепрыгивал через бортики ступенек, спотыкался, падал, но, быстро поднявшись обратно, не обращая внимания на ссадины, боль и ушибы, бежал дальше и дальше, отказываясь поднимать лицо и смотреть.

Наверху снова принялось шуметь, выстукивать, топтаться, гомонить. Стекло дребезжало и, надуваясь бычьим пузырем, позвякивало, стены, сокращаясь, скрипели, позади хрустели высохшими позвоночниками ступени; Валет не оборачивался, не останавливался, не слушал…

До тех пор, пока ему под ноги не бросилось что-то маленькое, исхудалое, похожее на вырезанного из бруска кукольного болванчика.

Валет, новым чудом не разбивший головы, а всего лишь поскользнувшийся, оступившийся, упавший на подрезанные колени, резко вскинулся, выхватывая из клубящейся белой темени странное одинокое существо, что, жестикулируя тонкими ручонками-ножонками, стояло тремя ступеньками ниже, задрав лишенную лица головенку.

Со всех сторон, как ни посмотри, существо это и правда являлось куклой. Грубо сделанной и незавершенной деревянной куклой.

Валет, побледнев, но нахмурившись, шагнул к той навстречу. Кукла осталась стоять на месте. Маленькая тщедушная кукла, что, несмотря на зловещую призрачность, оставалась всего-навсего сомнительно одушевленной игрушкой, не более того. Уж с ней-то он мог справиться!

Преодолев следующий шаг, мальчик, еще больше отвердев, похолодев, отступил в сторону, желая обойти живое препятствие и лишний раз не сталкиваться с ним, но стоило ему пошевелиться, как болванчик, загремев беспорядочно колышущимися руками, повторил его движения точь-в-точь, встав ровно напротив.

Валет, вопреки переминающемуся во внутренностях испугу, разозлился.

Всё еще не собираясь связываться с прицепившейся настырной игрушкой, он вновь обошел ее, вновь попробовал тронуться дальше, но кукла, синхронно скопировав движения, опять блокировала путь, продолжая потрясать руками-дощечками.

— Уйди, — мрачно буркнул он, стискивая свободный кулак.

Кукла ничем не ответила и с места, конечно же, не сдвинулась.

— Уйди с моей дороги! — повысив голос, повторил мальчишка, и снова ничего не произошло.

Тогда, поддавшись замешанному на вспылившем раздражении порыву, Валет, как следует замахнувшись ногой, пнул деревянного болванчика и, надеясь, что хоть это возымеет толк, ринулся вниз по освободившейся лестнице дальше.

Перескочил пять ступенек, десять, семнадцать…

И опять перед ним вырос, перекувырнувшись жуткой неваляшкой, проклятый деревянный болванчик, только на сей раз — в три раза больше предыдущего. Эту куклу уже нельзя было прогнать простым пинком. На выструганном второпях лице над зачатками рта и носа поблескивали нарисованной красной краской злобные раскосые глаза.

— Отойди… — Валет хорошо понимал, что просить не имело толку, но надежда обжигала ребра, и он, подчиняясь, просил. — Да отойди же ты, прошу тебя! Дай мне пройти!

Красные глазенки вспыхнули ярче. Худая, едва заметная линия рта, начертанная черным угольным карандашом, растянулась в подобии улыбки; к изумлению Валета, кукла, изобразив неуклюжий шутоватый поклон, и впрямь откатилась в сторону, открывая зияющий бельмистой белизной путь.

Неверяще покосившись на выструганного человечка, так и застывшего в позе сгорбленного поклона, мальчик настороженно сделал один шаг вниз. Затем — еще один, нагоняя марионетку, что очутилась рядом на одной с ним ступеньке, продолжая с остекленевшим выражением таращиться в пол…

Валет, приободренный странным неестественным чувством, перемешанным с крупицами тренькающего удушья, сорвался на бег.