Сны Единорогов (СИ)

Вторая глыба, проломив в полу разбежавшуюся трещинами глубокую дыру, унесла заодно и часть второго крыла, оголив усики взбеленившихся нервов и обглоданной по мясистые жилы плоти…

Раны, полученные черным зверем, более не торопились заживать.

Испуганный, одурманенный, он метался по своей клетке от стены к стене, не находя выхода, не в силах придумать, что делать теперь, как выбраться, как унять доводящую до тупой слепоты боль.

Третья глыба, сломав ему, захлебнувшемуся воем и плачем, позвоночник, проломила в полу еще одну яму.

Зверь, не способный более бежать, не способный даже подняться, в немой умирающей мольбе протянул в никуда окровавленную когтистую лапу, где-то внутри себя хорошо зная, что никто никогда не придет к нему на помощь…

Никто никогда не поможет, потому что, едва до этого «кого-то» добравшись, он снова сомкнет на его шее предательские клыки.

Или, быть может, потому, что никого более не осталось…

Когти еще по инерции цеплялись за пол, лапы дрожали, надрывались в сухожилиях, пытались протащить сдающегося зверя вперед; кости, хрустя, острыми иглами впивались в покрытую густым мехом шкуру, пробивались наружу, исторгали новые струи горячей покрасневшей воды…

В примитивном злобном безумии, заволоченный трусостью и яростью, он действительно, полностью потеряв прежнего себя, обернулся зверем, жалким безмозглым животным!..

Вовсе не таким благородным и разумным, умеющим подчинить человеческий язык и человеческие мысли, как рыжий пес Леко…

Леко…

Перед затуманенными серпами зрачков всплыл расплывчатый облик червонной борзой собаки, глядящей в ответ светом грустной-грустной красной луны. В проломленном очередным камнем черепе рассеянно просквозила мысль, что Леко этот, наверное, станет тосковать, когда узнает…

Хотя, возможно, он и так уже знал. И так уже…

Еще же…

Еще перед слишком быстро угасающим взором вспорхнул, ударив крыльями и снова растворившись в краю залитых закатом пшеничных полей, дивный певчий соловей. Такой знакомый хрупкий соловей…

Как его звали, кем, когда и почему был он…?

Отчего в груди поднималась такая вьюга, едва стоило золоченому облику коснуться издыхающего злачного сознания…?

Но соловья…

Соловья, кажется, звали…

Тай.

И он…

Он любил…

Его…

Он его когда-то…

Он его и сейчас…

До безумного беспамятства…

Лю…

…бил.

Зверь, обессилено заскулив прощальным умирающим плачем, прижал к затылку изодранные черные уши…

Глаза его, вернувшие истинный синий-синий цвет, закрылись, покрывшись настом стеклянно-снежного серебра.

Пол, разломившись, проваливался, глыбами, сколами и крошками уносясь в расплескавшуюся внизу бесконечную вечность…

Черный же зверь, лишенный способности пошевелиться и навсегда потерявший свою душу, падал в бездну следом.

Камни больше не задевали его, жестокой издевкой сохраняя последние крохи угасающей жизни, но тихое зверье сердце безмолвно благодарило немые глыбы, потому что не заслужил он легкой и медленной смерти, не заслужил ничего, кроме тех болезненных мучений, что вовсю терзали, обгладывая, черные измолотые внутренности.

Почти ослепший, влекомый на дно яростной алчной силой, он падал всё ниже и ниже, не желая никогда более видеть живого света. Окружающая темнота становилась всё гуще, всё безвылазнее, всё тяжелее…

Но вот, среди безразличных её окопов, среди подземелий и вырытых кем-то могил, мелькнуло рассеянное белое пятнышко. Свет его — мягкий и непримиримо ласковый — коснулся сперва угасающей звериной души, затем — мокрой сажевой шерсти, бережно приглаживая, даруя такую причудливую успокаивающую колыбель.

Что-то столь же белое и всепрощающее вдруг подхватило его, окутывая дивным сияющим одеялом. Зверь, слабо моргнув, попытался издать хоть какой-нибудь звук своим несчастным передавленным горлом, но чья-то ладонь — узкая, пахнущая ароматом роз и познанного сблизи солнца — накрыла его пасть, просяще ту огладив.

— Тихо, тихо, милый мой Валет… — прошептал на самое ухо знакомый до болезненного скрежета голос.

Зверь, чья душа забилась, зарвалась, задралась понурыми кошачьими когтями навстречу, поджал такие же понурые кошачьи уши.

— Тихо… — вновь повторил сводящий с ума родной-свой-необходимый-любимый шепот, следом за чем сильнее запахло цветами и только-только пролившимся летним дождем; там же зверь внезапно почувствовал, что больше отчего-то не падает, повиснув в ускользающей от осознания невесомости. — Не волнуйся ни о чём, ладно…? Просто засыпай, хороший мой… Засыпай…

Зверь, с легкостью готовый умереть от руки того, кто говорил с ним, послушно закрыл глаза.

Сон, до этого прятавшийся за букетом длинных встопорщенных усов, тут же сомкнулся вокруг покорившейся черной пантеры, на непродолжительное время унося от той все тревоги и гложущие кости воспоминания.

========== Бессонница ==========