Сны Единорогов (СИ)

Валет, не помнящий ничего на свете, плакал, прощаясь и с утраченной любовью, и с утраченной душой, что покидала его тело следом за душой позабытого возлюбленного: зверь, оставшийся в кромешном одиночестве, погружался в бездну захлестывающего сумасшествия.

Не желая отсюда выбираться, не желая ни от чего спасаться и продолжать зачем бы то ни было жить, он, поджимая хлыстообразный хвост, утащил мертвую пичугу к последней уцелевшей стенке и, накрыв ту весом собственного тела, жалобно завывал.

Крылья, образовавшие черный жилистый кокон, хранили тепло, не позволяли ни единому камню пробиться внутрь, задеть юного птенца, жгущего холодом бездвижного тела.

Возобновившее бег время дышало в спину, смотрело холодом строгих и осуждающих глаз…

Смотрело, они все, все смотрели!

Валет, пытаясь увернуться от них, пытаясь спрятаться, всё равно чувствовал тысячи тысяч взглядов, направленных на него, заглядывающих в самую темную его суть. Взглядов смеющихся и засмеивающих, стыдящихся и стыдящих, кривляющихся, проклинающих, презирающих, ненавидящих.

«Зверь, убийца, чудовище, тварь! — кричали они, эхом отражаясь на внутренней перепонке разрывающихся ушей. — Нелепая безмозглая тварь, пожравшая доверившегося птенца лишь для того, чтобы после лить по нему свои грязные уродливые слезы!»

Голоса, вспыхивающие адом пронизывающих издевок, полосовали кнутами и лезвиями, стегали, били, зашвыривали пулями и камнями. Валет, мотая отказывающейся слушать и принимать головой, ревел на них, рычал, вопил и стенал, но рык его, сколько он ни старался, не был способен перекрыть сводящего с ума добивающего хора.

Тогда, блеснув клацнувшими клыками, зверь, поддавшись, нехотя оторвался от мальчика, жадным взглядом заскользил по рисующим морды видоизменяющимся стенам: вон там, они все были там! Глумились, лупились, шушукались, кишели напрасно дразнящей серой чумой!

…Валет, потянувшись за ними, передернув бугристыми плечами, на пробу рассек когтями воздух. Странная золотистая нить, удерживающая его рядом с птенцом и с ним же соединяющая, напряглась, предупреждающе затрещала.

Голоса, размножившись, засмеялись громче; торжество грохотало в их визгах, а глаза, выкатываясь из уродских каменных орбит, продолжали глядеть, глядеть, глядеть!

Зверь, потерянно обернувшись на бездыханного мальчика, с болью в груди проскрежетал зубами и, ненадолго смежив веки, одним резким рваным укусом перекусил соединяющую их нить…

После чего, безвозвратно поддавшись отравленному буйству, взвыл отстреленным бешеным псом и, по-животному перебирая всеми четырьмя конечностями, что уже обрастали шерстью, становясь черными когтистыми лапами, бросился под град спадающих с потолка камней.

========== Сон восемнадцатый. Пути судьбы ==========

Тончайшая паутинка света влекла Тая наружу, наверх, сквозь валы странствующих облаков и берега беззаботных забвений, мимо блаженно парящих душ и гнездовищ исполняющих чудеса белых голубей, кружащих у порога самого солнца. Дальше и дальше, не жалея светящихся юношеских сил, подстегивая в спину двенадцатью резвящимися ветрами.

Если вдруг паутинка совсем истончалась, теряя способность выдержать вес даже тополиной пушинки, белые крылья, сияющие за спиной Тая ликующим нимбом, раскрывались, делали могучий глубокий взмах, и воздух, пружиня, толкал юношу выше, открывая перед новорожденным добрым ангелом все тропки и замки́.

Слезы черной души, родной и милой сердцу черной души, звали его, тянули, просили о помощи, наполняли силой и искрящейся крепостью одно перо за другим — выносливее, светозарнее, выше…

И вскоре, развеиваясь в перепутьях пестроцветных миров, паутинка перестала надобиться Таю; свежие солнечные крылья, уверенно рассекая голубой небосвод, несли юношу навстречу избранной судьбе уже полностью сами.

Сердце, зашитое в освободившейся груди, вечно теплое и юное теперь сердце, зная обо всех случившихся и еще только собирающихся случиться невзгодах, трепетало в предвкушении долгожданной встречи незапятнанной радостью возвратившегося домой мартовского скворца.

🐾

Камни градом рушились на черного зверя, придавливая его к земле, переламывая тщетно пытающиеся срастись кости, потроша истязаемые болью крылья. Но тот, потеряв свой последний рассудок, лишь в приступе новой истерии продолжал бросаться на стены, пытаясь выцарапать чужие глаза и голоса, не прекращающие над ним потешаться: в искаженном видении зверя именно они, его чертовы уродливые обидчики, швырялись камнями, они ревели и меняли бусы нанизывающих проклятий, они крушили, топтали ногами, загоняли на взрытое погребальное дно.

Они, они, они!

Острогранная сколотая глыба, пронесшись мимо, задев, насквозь вспорола правое крыло; хрустнули поврежденные кости, ударила черной струей высвобожденная кровь. Зверь, истошно взревев, рухнул и, перекатившись, повалился на спину, принявшись молотить лапами-руками, стонать и стенать, пытаться дотянуться клыками до ускользающих всё время врагов.

Силы почти оставили его, душа, погружаемая в вечный сон неразумного бытия, меркла, тлела, истончалась.