Сны Эйлиса (СИ)

— Я… — нерешительно вздрогнул ее голос, словно пламя свечи на ветру. И вся она ускользала, словно оплывало воском время, отмеренной для них двоих, для этой встречи. Для всего, для жизни — все стремительно иссякало.

— София… Это после всего, что я… Но ведь ты забыла меня, — сбивчиво твердил он, гладя ее покатые плечи, сминая легкую ткань одежды.

— Забыла? — София счастливо улыбалась, словно ребенок во сне. — Нет… Я слышала каждое твое слово, ловила каждый взгляд…

— Нет, этого не может быть… Почему? Что если ты обманываешь? — На миг он отпрянул, но вновь привлек к себе бесценное сокровище, заслоняя от сотен ветров всех миров. — Я ведь и сам непревзойденный обманщик…

— Но я видела, это было чем-то вроде дара… — почти смеялась без причин София, ловя кружившие по холодному воздуху золотистые лепестки. — Когда я хотела, я могла слышать в голове этот мир и видеть его, я словно ощущала его пульсацию. И тебя…

— Как мне поверить тебе? Как поверить, что ты сейчас здесь, совсем рядом!

— Никто не сумеет заставить поверить во что-либо. Ты либо веришь, либо нет.

София дернула плечами, но лишь на миг, вновь тая среди сияющей парчи камзола. Солнце и море — сливались воедино жемчуг и янтарь. Ее маленькие ручки нежно гладили тонкую ткань его рубашки, вздрагивали, когда натыкались на борозды шрамов, въевшихся в кожу.

— Это слишком невероятно! Прости меня, София! Пожалуйста, прости за все! Неужели ты пришла? После всего… что я натворил. Все проклятая башня, я словно сошел с ума. Но я не оправдываюсь. София! Ты ведь ненавидела меня, — вспоминал все неурядицы и бессмыслицы Раджед, всю ту боль, что они причинили друг другу когда-то, давно, в прошлой жизни.

— Сначала я ненавидела тебя. Очень ненавидела, — опустив голову, подтвердила София, отойдя на пару шагов. — Не хотела слушать, как ты негодуешь. Я не хотела быть призом в твоей игре, — она почти всхлипнула, словно едва овладевая поднявшейся бурей воспоминаний и противоречий: — Я думала, что я для тебя только приз. Может, тогда так и было.

Она сжала у сердца руки и словно отстранилась, казалось, она совершенно не простила его.

— Нет… Я… Я страдал… Это правда! София! Это правда! — сбивчиво шептал и восклицал Раджед, однако боялся приблизиться к ней, неосторожно притянуть к себе, точно в таком проявлении своих желаний он вновь напомнил бы того тирана, который уже давно умер в нем.

Время застыло в невесомости, пока София рассказывала:

— Потом я понемногу начала слушать все, что ты говоришь. Иногда я боялась, что ты придешь мстить, но с годами ты все реже говорил о мести. Но ты вспоминал меня… — Лицо ее вновь светлело безмятежностью. — Я не знала, что думать. Но я слушала. Себе ты не лгал. Не лгал и своему другу. Ты менялся. Понимал что-то… Я росла, отчего-то все меньше боялась тебя, тоже все больше понимала что-то.

Внезапно на глазах ее выступили слезы, она сама вновь приблизилась к опешившему Раджеду, пряча лицо у него на груди, обвивая пальцами плечи, перебирая длинную гриву волос, исступленно продолжая:

— Когда тебя ранили, я это видела. Тогда мне вдруг стало так страшно, что я больше никогда не увижу тебя, не услышу! Почему страшно? — тяжелые вздохи сменялись коротким улыбками, она все плотнее прижималась, словно пряталась. — Тогда я только удивилась, но… Я вела свою обычную жизнь и не могла попасть сюда. И тем не менее, мне казалось, что мир пустеет, словно я в нем лишняя, словно избегаю чего-то и поэтому не испытываю счастья. Я вдруг поняла, что без тебя мой мир опустеет!

— София… — выдохнул Раджед. Каждый миг отсчитывал их парение над всеми сферами бытия, над всеми законами, предустановленными миром. — Все священные самоцветы мне свидетели, София! Прости меня!

«Даже если это не ты… Нет, это ты… Почему я сомневаюсь? Для любви нужна смелость! Не хитрость, как я думал раньше, а смелость. Я верю, что это ты», — разрушил свои последние сомнения Раджед. Ни один злокозненный враг не сумел бы подделать Софию, не хватило бы мастерства, искреннего понимания всего, через что они прошли за семь лет разлуки.

Она неуверенно дотрагивалась протянутыми ладонями до его лица, проводила по щекам, волосам, он глядел не нее в оцепенении, рассматривал ее, все еще с трудом веря — не видение, не наваждение измученного рассудка. Она стала еще прекраснее. Дрожь постепенно проходила, словно после лютой грозы сквозь черно-свинцовые тучи проступало чистое яркое небо. Они долго рассматривали друг друга, точно впервые узрев по-настоящему.

Не договариваясь, они потянулись друг к другу. Поцелуй был неправильным, коротким, они едва касались друг друга, словно все еще опасаясь, что все растает лучащимся сном. Он целовал ее округлые скулы, края губ… Она улыбалась, прижималась мягкой бледной щекой к его щеке, точно стремясь слиться. И они, упоенные этой нежностью, как будто исчезали, становились двумя светящимися пульсарами стремительно мчащихся сквозь пустоту комет.