Сны Эйлиса (СИ)

Но теперь он сомневался… Никогда не колебался, вечно жадно празднуя такие победы, теперь он сомневался, точно впервые приоткрыл запретные чертоги. Что ж… По-настоящему любил он впервые, впервые по-настоящему тревожился за нее, впервые заботился больше себя о ней, поэтому спросил:

— Ты ведь не боишься?

Но она улыбалась, загадочно и смотрела на него сквозь темноту, точно древняя богиня-праматерь, отвечая успокаивающе:

— Нет. Ничуть.

Время иссякло для них, растворилось вместе с разбитыми часами. Где-то в тронном зале установил свои правила парадоксов восстановленный из праха портал. Шрам на зеркале зарос сиянием ослепительных искр. Так встретились два мира, так отгоняли гибель, и лишь короткая ночь не требовала ничего объяснять, погруженная в невесомость далеких созвездий, когда сплетались пальцы, и поцелуи покрывали тонкие ключицы. И трепетало шорохом травы юное тело, словно в те времена, когда Эйлис заполняли сочные луга, когда колосились поля, плавясь под знойными лучами. Прошлое, будущее, настоящее закружились единой фигурой вне пространства и запретов, словно узор, меж строк которого многообразием и буйством цветов притаился истинный смысл всех вещей. И где-то на краю Вселенной изошел протяжный вздох, как будто погасли тысячи галактик…

***

Утром они проснулись в объятиях друг друга, они лежали, прильнув щеками, как сиамские близнецы. И они долго не хотели до конца просыпаться, зарываясь в волны растрепанного ложа.

Тогда, видя ее улыбку во сне, Раджед снова вдруг заметил когда-то так пленившие черты наивного ребенка, но рядом с ним обреталась уже взрослая женщина. Неуловимая перемена короткой людской жизни.

Она приоткрыла глаза, обвивая его за шею податливыми мягкими руками. При свете дня она на миг вновь испытала неловкость, потянув на себя одеяло, однако вскоре только негромко рассмеялась.

Они прижимались друг к другу, ласково гладили лица, волосы… Они все теснее соприкасались, словно так пытаясь до конца поверить, что все еще вместе, что это все не видение дремы. И они снова тонули в невероятной нежности, даже страсть была не нужна, для нее осталась хмельная ночь, из которой туманно, но отчетливо доносились свежие воспоминания, но все еще казались нереальными, слишком стремительно выстраивался черед событий.

Они молчали, лишь улыбались. Раджед целовал ее ладони, запястья, она смеялась от нежданной щекотки, но вновь притягивала его к себе, шепча:

— Не уходи!

— Я никуда не уйду. У нас еще целая вечность, — отвечал он.

И если бы не неизбежная горькая ложь этих слов, то ничто не омрачало бы негу этой долгожданной встречи. Никогда прежде он не испытывал подобного, никогда не наслаждался от чистого сердца. Четыреста лет он медленно обращался в камень, не умея любить. И почти смирился с этой неизбежной участью всех потерявших душу, способный лишь яростно сетовать на свою долю. Но ныне же все переменилось, и не в одной лишь ночи дело, а в этих самых долгих на свете семи годах разлуки.

Вечность листала страницы дней, и они исчезали в ее глубине, и вот из омута поднялся сияющий жемчуг.

— Мне двадцать три… Эльф был прав, он говорил тебе, что шестнадцать и двадцать — это практически разные эпохи, — говорила София, когда они разомкнули объятия. Она спокойно одевалась в длинное небесно-голубое платье с пышными крыльями рукавов и серебряной вышивкой на корсете. Теперь она принимала любые подарки, даже скорее распоряжалась ими, точно хозяйка. Нет, иначе: она догадывалась, что Раджед любуется ею, и она больше не сопротивлялась.

— Семь лет… Уже семь лет! — всплеснул он руками, застегивая ворот рубашки. — Он говорил немного иначе… Но, выходит, что это правда… Как там твоя сестра?

Он спохватился, вспоминая, какую неприятную для обоих тему посмел затронуть. Может, стоило обговорить все это накануне? Вспомнить все грехи льора, однако она не стремилась тогда, не отреагировала болезненно и теперь, отзываясь:

— Ей уже десять, она ходит в школу.

Разговор казался каким-то сухим, после всего, что случилось накануне. Раджед поднял озадаченно глаза, с огромным трудом все же заставляя себя произнести эти тяжелые слова, точно показывая позорное клеймо:

— Скажи, ты простила тот случай семь лет назад? Я поступил, наверное, ужасно.

— Нет, не простила, — ответила София, однако ее умиротворенная улыбка совершенно не подходила, казалось бы, беспощадному вердикту. — Я дурной, наверное, человек: я не умею ничего прощать и забывать.

— Как же тогда… Почему тогда ты пришла? — растерялся окончательно сбитый с толку Раджед, коря себя за чрезмерную подверженность безымянным чувствам. Стоило бы накануне все обговорить. Отныне обратного пути не существовало. И если бы вновь пришлось расстаться с ней, он бы наверняка окаменел меньше, чем через сутки.

— Я не простила, но… Я полюбила тебя, — обезоруживающе кротко улыбалась София. — Мы все меняемся. Каждый раз мы уже новые. Я полюбила тебя другого. Ты ведь изменился.