Сны Эйлиса (СИ)

В какой-то момент льоры обрели тот уровень могущества, который позволял им управлять погодой, строить неестественно огромные башни, поворачивать вспять течение рек. Однако едва ли хоть кто-то по-настоящему задумывался, для чего все это помпезное нагромождение, какую цель преследует бесконтрольная демонстрация великой силы.

Тогда же началась бесконечная война чародеев. Более сильные желали овладеть магией более слабых, ассимилировать чужие камни в свою магию, подкрепить свои башни новыми пополнениями в сокровищницу, которая для льоров была одновременно универсальной котельной, охранявшей крепость. А ведь восемь тысяч лет назад все было иначе. Мир не делился на бессильных и всесильных.

Эйлис замышлялся как мир, где сила самоцветов облегчала бы жизнь всем. Не в таких бессмысленно огромных масштабах, как в правление льоров, однако в достаточных для достойного существования и развитии сообразно способностям каждого.

Для Софьи механизм возникновения льоратов не показался чем-то совершенно новым, он вполне соответствовал развитию и ее мира.

«А что если Земля тоже однажды окаменеет? Когда ее поделят на клочки, когда „всесильные“ так же загонят „бессильных“ на дно нищеты? Что если мир решит перезагрузить себя или уничтожить? Во имя равновесия и человечности. Но как же это будет жестоко! Люди на Земле, одумайтесь! Одумайтесь…» — набатом гудели собственные тревожные мысли. И Софья осознала, что она вернулась в Эйлис не в качестве безмолвной жертвы, которая ждет лишь удара в сердце. О нет! Ее привела необходимость новой борьбы.

Семь лет назад она выступила против самодовольного льора, впервые показала ему, что «ячед» имеет свой голос, свое мнение, свою волю. И вот чародей оказался на ее стороне. Он принял сторону всех, кто окаменел из-за жадности и сибаритства королей. Никто не имел права называть себя избранным, потому что все равны! Чародей постепенно проникался духом этой молчаливой борьбы каменных великанов, которая нашла отклик в пылающем сердце Софьи.

Смерть… Гибель… Нет! Эльф предупреждал об ином. Отдать свою жизнь ради восстановления справедливости и равенства — это и не смерть почти. Если бы только окончательно узнать, как пробудить всех окаменевших.

Софья воодушевленно стиснула руки в замок, словно призывая все незримые силы себе в помощники, в свидетели истины, которая открылась льору.

Раджед дрожащими пальцами перебирал знакомые листы фолианта, однако привычные буквы на этот раз складывались для него совершенно по-новому, словно Софья принесла ключ к пониманию написанного.

Фальсификация истории во имя льоров! Неслыханный заговор древних королей! И лишь в библиотеке малахитовых чудом сохранились записи об истинном происхождении титула и сил.

— Ты права, вероятно, так и началось окаменение, — после долгой мучительной паузы проговорил Раджед, однако тяжко вздохнул. — Но не только из-за этого… Эльф поведал одну историю…

Софья остановила его, отрицательно покачав головой:

— Я знаю. Я же все слышала. Мне жаль… Радж.

Она дотронулась ласково до его плеча и с участием заглянула в глаза, стремясь отвратить любимого от невольного самобичевания. Хватило ему и иных потрясений за последние дни. Рушился его привычный мирок знакомых вещей и незыблемых закономерностей, как в те дни, когда испуганная девочка ступила в зазеркалье портала. Роли таинственным образом менялись, точно отражения.

— Получается, что моя жизнь — это ошибка, — горько сетовал чародей.

Буквально каждая его черта выражала великую скорбь, словно он взвалил на свои плечи всю вину и древних тиранов, лишивших народ не только магии, но простейшего права развиваться без нее. Перед ним будто живо метались эти жестокие картины, отчего морщинки в уголках глаз потемнели и углубились, а тонкие губы искривились в отчаянной гримасе.

— Нет, твоя жизнь — это великое самопожертвование твоей матери, сила ее любви, — горячо разубеждала его Софья и вдруг осеклась, вновь настигнутая внезапным озарением, затем тихо продолжила: — Знаешь, мне кажется, что для оживления Эйлиса… ее и не хватает.

Раджед отвлекся и с напускной деловитой сухостью заявил:

— Это как-то… ненаучно, — однако вскоре вновь надломился в искренней благодарности искусственный лед. — Но спасибо, Софья. Спасибо.

Раджед с благородностью припал к ее приоткрытым губам, заключая в объятьях, словно отгоняя образ своей неискупимой вины за появление на свет, как Софья бежала от нависавшей над ней тени смерти, определенной жемчугом. Но она хотя бы совершила свой выбор, за Раджеда же решение приняла его незабвенная добрая мать. Жаль, что никак не удалось бы поговорить с ней, потому что казалось: будь в Эйлисе чуть больше таких, как она, правителей, чума окаменения обошла бы стороной.

— Эйлису не хватает милосердия, — вновь встрепенулась Софья, пока Раджед гладил ее пылающие щеки. — Я помню, как камень распался на стекле, когда я заплакала тогда, на руднике. Ты не помнишь?