Сны Эйлиса (СИ)

И все же… что сделал он, спас ли кого-то, подал ли кому-то руку? Восставший ячед в свое время приютил его покойный отец, да и все хорошее для развития льората делал тоже только он. Сын же прогуливался по садам, краснел при виде своей недостижимой воительницы, и вовсе не готовился к мудрому справедливому правлению, даже не пытался по-настоящему стать воином. Потом… сотворил себе кумира, не вспоминая о настоящей Юмги. Она бы не хотела спастись одной единственной из разрушенной башни. Тогда, конечно, не оставалось выбора, собирались в спешке, но с тех пор Олугд не возвращался в свои владения. Ведь рядом с ним оставалась Юмги, казалось, большего и не требовалось.

Но теперь он в полной мере осознавал, что ее бы не устроил такой расклад, потому что спасаются либо все вместе, либо вместе с честью погибают. А выбирать достойных и недостойных спасения — верный путь в пропасть. Но неужели уже не существовало пути назад? Неужели все навек погибли, погребенные в опустевшем термитнике-башне? Тогда бы Юмги уже никогда не простила, и Олугд вновь не находил в себе сил, чтобы дозваться до камня, настроиться на ту же песню, волну, что и при исцелении Илэни. Любимая не простила бы, он устрашился ее гнева и отвращения за малодушие.

«Правильно, саркофаг нерушим», — внезапно с омерзением вспомнился голос Нармо в тот день, когда они сошлись в роковом поединке.

Олугд энергично вскочил, забыв о меланхоличной дреме, в которую погружался переполненный печалью дух. Если саркофаг нерушим, значит, и все подруги-соратницы Юмги, все ее друзья и знакомые остались на тех же местах, где их настигла каменная чума. В этом состояло единственное ее преимущество — серая порода обладала такой прочностью, что ее не брали даже когти-мечи льоров.

— Юмги! Мы вернемся в наш льорат! Мы вернем к жизни всех твоих подруг! Всех друзей! Твоего отца! Всех! — воскликнул воодушевленно Олугд, оббежав раз пять вокруг статуи. Только спустя пару минут он заметил, что из-за кустов за ним наблюдает Инаи и глядит как на сумасшедшего. Друг ничего не сказал, только украдкой пожал плечами и пошел своей дорогой дальше по башне, которая превратилась в кипящее работой поселение.

— Поселение, поселение! Мы должны вернуться в наш льорат! Да, не бежать от каменной чумы, — сбивчиво твердил самому себе Олугд.

Однако вновь остановился подле статуи, раскинув руки, словно у механической игрушки кончился завод. Воодушевление, лихорадочная жажда деятельности разгоняли по жилам адреналин, но не подсказывали, каков первый шаг к настоящей разгадке.

«Но у меня нет талисмана…» — вспомнил Олугд. Он все еще считал, что Сарнибу расколдовал свои владения, отдав им мощь самоцвета. В таком случае вставал вопрос, почему сам льор не лишился магии. Напротив — малахитовый чародей, казалось, сделался сильнее, чем раньше, а его коренастая фигура выше. Он словно превратился в защитника всех людей и животных, и к тем, и к другим он находил верный подход, легко договаривался со всеми. Но, может, в том состояла особенность его камня?

Олугд тайно завидовал такой силе, ему-то едва хватало магии на бытовые мелочи, которые он не привык делать руками, например, заправлять покрывала на кроватях. Или же все от того, что раньше он слишком надеялся на силу фамильной реликвии?

Молодой чародей крепко задумался, замерев на месте. Лишь в саду шелестела вода, и Юмги застыла посреди сплетений трав и цветов прекрасной мраморной нимфой. Но не украшают сады живыми статуями! Живым не поклоняются, не возводят в абсолют, не создают свой персональный культ. С живыми идут бок о бок через все трудности и невзгоды судьбы, возможно, в чем-то спорят, но всегда заботятся друг о друге.

«Готов ли я заботиться о живой Юмги так же, как заботился о статуе? Нет, не так же, по-другому. Относиться как человек к человеку, к равной: считаться и с ее характером, и с ее идеалам — а не как алчный колдун к сокровищу».

Чародей нервно выдалбливал носком сапога ямку в щебенке парковой дорожки. Он прислушивался к пробудившимся чувствам, новому взгляду на мир. До этого он считал себя локальным идеалом, порядочным и честным. Но был ли он достаточно честен по отношению к самому себе?

«Юмги! Оживи! Пожалуйста. Ты бываешь несносной, бываешь резкой. Но я уже не тот глупый мальчишка!» — мысленно говорил Олугд, устремляя все свои помыслы к статуе. Однако по-прежнему ничего не происходило. Олугд безнадежно опустил плечи: он пытался. Да-да, он слишком много пытался, как прилежный ученик, по привычке оглядывающийся на одобрение отца, но слишком мало делал, словно вечно репетировал, готовился к настоящей жизни. Так же он отрабатывал на драматичной влюбленности истинное чувство.

Он поклонялся Юмги, зато Сарнибу любил и Илэни, и младших товарищей, и простой народ, теперь по-настоящему, со всей полнотой отдавая переполнявшее его сердце тепло.